Убийство на кафедре литературы - [52]

— А что вы надеялись там найти? — спросил Шорер, держась за ручку машины. — Гвоздику?

— Да нет, я и не надеялся обнаружить что-то серьезное, какие-то явные улики. Теперь, если там даже окажутся отпечатки его пальцев, это нам ничего не даст.

— Так надо узнать, доставал ли он баллоны с угарным газом, — Шорер вышел из машины, — ясно, что между ними что-то произошло.

— Не помню, говорил ли я тебе, что в доме Тироша найдены отпечатки пальцев Додая — на бутылке.

— Не говорил, — с нажимом сказал Шорер, возвращаясь в машину, — какая еще бутылка?

— Бутылка шоколадного ликера.

— Шоколадного ликера? — с отвращением повторил Шорер.

— Да, это единственное, что Додай вообще пил, так сказала его жена; вина, крепких напитков он не употреблял. Во всем доме Тироша отпечатки пальцев Додая найдены только на этой бутылке.

— Ну? — нетерпеливо произнес Шорер.

— Рухама Шай сказала, что Тирош к этому ликеру не притрагивался, он держал его только для гостей. Поэтому я думаю, Додай вернулся из США за пятнадцать дней до своей гибели и за это время (или до своего отъезда) он побывал у Тироша.

— Почему же ты мне этого раньше не сказал? Когда он там был?

— Это установить невозможно, — сказал Михаэль глуховато, — жена Додая не знала, куда он ходил по вечерам. Он уходил, возвращался, так что установить невозможно. До его отъезда в США все было нормально, тогда она еще знала, куда он ходит. Она говорит, что у него не было обыкновения захаживать к Тирошу, так что это была встреча необычная.

— То есть, — сказал Шорер решительно, держась за ручку дверцы машины, — это означает, что они встречались до семинара, но после того, как Додай вернулся из Америки, и что между ними произошло какое-то столкновение.

Михаэль молчал. Шорер продолжал:

— Ты видел лицо Тироша в фильме? У него был удивленный взгляд, он как будто был в шоке от слов Идо.

— Да, меня это впечатлило, — сказал Михаэль, — его лицо выражало скорее страх, чем удивление, как будто он не ожидал, что случится на этом семинаре…

— Ладно, — нетерпеливо сказал Шорер, — надо выяснить, занимался ли Тирош баллонами. — Он открыл дверцу машины, вышел, нагнулся к окну и с улыбкой сказал: — Мы в жизни делали и более сложные вещи. Спокойной ночи!

И постучал по пыльной крыше машины.

В час ночи Михаэль Охайон затормозил на стоянке у своего дома и медленно вышел из машины. В его сознании все еще звучали обрывки беседы. Он вспомнил книгу Анатолия Фарбера в серой обложке, которая лежала у его кровати, и задался вопросом: что же заставило Идо Додая поставить под удар свою научную карьеру, когда он решил подвергнуть критике политические стихи Тироша? Вспомнил он и семинар.

Михаэль закрыл машину. Ему предстояло на несколько часов погрузиться в мир поэзии.

Снаружи не было видно, есть ли свет в квартире. На улицу выходило только окно кухни, остальные окна дома, стоящего на гребне горы, смотрели на пересохшее русло. Так же, впрочем, как и в других домах во многих районах Иерусалима, особенность его квартиры заключалась в том, что к ней нужно было спуститься на один этаж. Утром квартиру заливал яркий свет.

Это была его третья квартира со времени развода. Он жил здесь уже четыре года и старался относиться к ней как к постоянному жилью. Разведясь с Нирой, он понял, что, возможно, у него больше никогда не будет своего дома, и с тех пор старался к каждому своему жилью относиться как к постоянному. У меня нет вазонов, вдруг подумал он, увидев в парадном кактус, за которым ухаживал кто-то из домкома. Квартира его содержалась в порядке, что-то всегда было в холодильнике. Мебель, которую он постепенно покупал, делала квартиру уютной и для Юваля.

В ней были три небольшие комнаты, балкон, выходящий на зеленый газон. В гостиной стояли коричневый диван и два старых кресла, которые он приобрел по случаю, — они не подходили по цвету к дивану и были слишком громоздкими для маленькой комнаты. Однако он находил их удобными и надеялся, что когда-нибудь сможет поменять обивку.

Возле голубого кресла стоял торшер, на полу лежал большой ковер, который он получил от матери после развода. На тумбе в углу стояли стереосистема и телевизор, на этажерке у кресла — книги, которые он особенно любил: все произведения Джона Ле Карре — на иврите и на английском, «Избранные стихи» Натана Альтермана, «Разные стихи» Натана Заха, «Стихи на каждый день» Авидана, «Стихи для сыновей» Тироша, «Мадам Бовари» Флобера на французском, два тома Флоренского о царской России, рассказы Чехова и повести Гоголя, отдельные тома «Человеческой комедии» Бальзака на французском, «Шум и ярость» Фолкнера; номера журнала «Зманим»[14], в одном из которых была опубликована его статья о гильдиях в эпоху Ренессанса. Под телефоном лежали счета за воду и электричество.

В голубом кресле, с поджатыми под себя ногами сидела Майя, ее коленки выглядывали из-под светлой хлопковой юбки. В комнате горел лишь торшер, и в его свете поблескивали ее рыжеватые с проседью волосы. Она глянула на Михаэля и ничего не сказала.

По установившейся в комнате тишине — она даже радио не включила — Михаэль понял: случилось что-то серьезное.