Убийство на 45 оборотах - [24]

— Они подумают, что кто-то неудачно пошутил.

— Может быть. Но все-таки наведут справки. Проверят, действительно ли это почерк моего мужа. И если он сам нас обвиняет… можешь себе представить, как сильно прозвучит это обвинение!

— Они ничего не найдут, там нечего искать!

— А газеты? Вообрази на минутку заголовок: «Был ли убит Морис Фожер?»

Он схватился за голову, потом вскочил.

— Я иду.

— Куда?

— К комиссару. Лучше с этим быстрее покончить. Сейчас четыре. В пять мы от этого избавимся. Пусть арестует меня, если захочет. Лучше так, в конце концов.

— Ты что, во всем признаешься?

Ева взяла сумку, перчатки, сложила письмо, остановилась, взволнованная отчаянием, прозвучавшим в этих словах.

— А что бы ты сделала на моем месте?

— Я бы отрицала все… не колеблясь. Пойми, никаких доказательств нет! Под нас не подкопаешься.

— Под тебя, может быть. А я…

Лепра машинально облокотился на камин и, вспомнив, как он сделал то же движение там, на вилле, залился краской. Повторилась та же сцена. Она, впрочем, повторялась изо дня в день, с тех пор, как они жили в ожидании пластинок. Ему казалось, что он изо дня в день убивает Фожера. Он развел руками.

— Как хочешь.

— Я тебя разочаровала?

— Нет-нет.

— Не нет, а да. Это видно. Ну что ж, мне очень жаль, но я устала от этой игры, от загнанности. Зря я уступила тебе и не позвонила в полицию сразу. Я не создана для лжи, а лгать нам приходится каждую минуту, как настоящим преступникам… Мы дошли до этого потому, что лгали с самого начала.

— Ты забываешь, что твой муж обвиняет нас в предумышленности.

Ева провела тыльной стороной руки по глазам. Губы ее дрожали. Внезапно она заметила фотографию Фожера и одним взмахом руки швырнула ее об стену. Сухим щелчком треснуло стекло.

— Вы способны на все, — бросил Лепра.

— Ну, знаешь!

— На все. И ты, и другие.

Ева побледнела, но сдержала слезы. Она вынула из сумки пудреницу, подкрасилась, не спуская глаз с Лепра, и ее глаза мало-помалу вновь становились серыми, оттененными пляшущим светлым штрихом.

— Поцелуй меня, пока я не накрасила губы… Если я смогу, я промолчу… и все ради тебя, зверюга ты мой!

Она закинула голову, и он склонился над ней, целуя ее и баюкая. Когда она отстранилась от него, она снова была весела и полна задора: «Не знаю, чего это я нервничаю. С удовольствием встречусь с комиссаром. Пусть не думает, что проведет меня как шансонетку!»

Это слово резануло обоих. Ева причесалась. Лепра натянул на руку перчатку. Между ними вновь возникло напряжение.

— Ну ладно, — произнесла Ева. — Ты пойдешь со мной?

Они вышли, Ева заперла дверь. На улице Лепра чуть было не сбежал. Ему стыдно было оставлять ее наедине с опасностью. Ева пыталась казаться беззаботной.

— Я хочу купить машину. Что ты мне посоветуешь? «Пежо»? «Симку»?

Он сжал ей руку, показывая ей таким образом, что восхищается ее мужеством.

— «Симку», — рассеянно сказал он и остановил такси.

— Понт-о-Шанж, и, если можно, выключите радио. Спасибо.

Всю дорогу они молчали. Лепра шел рядом с Евой вдоль серой стены. Они остановились у арки. Ева посмотрела на Лепра и пригладила ему волосы на висках. Она понимала, что ему будет тяжелее, чем ей.

— Веди себя хорошо, — прошептала она.

— Ладно.

Он задыхался. Она прошла под аркой, пересекла двор не оборачиваясь, и он приподнял манжету, чтобы посмотреть на часы. Потом медленным шагом, словно тяжелобольной, пошел по набережной. Может случиться, вечером его арестуют. По зеленой воде зигзагами переливались перевернутые отражения судов. На углу Пон-Неф работал художник, не обращая внимания на любопытных. Но Лепра, склонившись над парапетом, не замечал ничего вокруг. «Если меня арестуют, буду ли я любить ее по-прежнему? Если меня разлучат с ней? Если она умрет?.. Может, Ева и права. Я все время что-то себе рассказываю, подогреваю себя. Я хочу, чтобы в моей жизни было что-нибудь прекрасное. И тем не менее, меня сейчас дрожь пробирает, так мне страшно, что она сейчас там одна». В его памяти проносились обрывки мелодий, пассажи из «Аппассионаты», фраза из концерта Шумана. Он бы сыграл, чтобы помочь ей, чтобы тоже принять участие в битве. «А что, неплохо бы, — снова подумал он, — написать песню прямо сейчас и преподнести ей. Фожер был бы способен на это». Впервые он вспомнил Фожера без горечи. На воде играл ветер, разбрасывая листья. Лепра признался себе, что хотел убить Фожера, и почувствовал облегчение. Да, он завидовал Фожеру и ненавидел его. Фожер был прав, когда обвинял его. Предумышленность возникает не за месяц или неделю. Это дело нескольких мгновений. Достаточно просто очень захотеть, и вот, пожалуйста, ты начинаешь действовать. Но в этом он никогда в жизни не признается Еве. Значит, он недостаточно ее любит? Можно ли отдаться до конца, пойти на то, чтобы тебя судила женщина, которая тобой восхищается, благодаря которой ты считаешь себя сверхчеловеком? Фожер с Евой никогда не притворялся и потерял ее любовь. Фожер был личностью, как-никак. А я — так себе, пропащий тип, даже трех строк не в состоянии написать. С другой стороны, все не так. Лепра понимал, что его подавленный вид — лучшее средство заставить Еву сопротивляться, отрицать, лгать. И он желал, чтобы в эту самую минуту она билась в руках полицейского, забыв свою идиотскую заносчивость. Подумаешь, солгать! Он почти хотел, чтобы полиция допрашивала ее, чтобы она все больше увязала во лжи.