Убийство моей тетушки. Убить нелегко - [67]

Но тут вдруг – к крайнему изумлению и Вайолет, и Джека, да и моему – руку помощи ему протянул сам доктор. Я ушам своим не поверила, когда он вдруг вмешался и раздул гаснущее пламя опасной беседы (да простится мне такая, весьма, впрочем, уместная, в настоящем случае метафора). Спенсер подал Джеку прозрачный намек: давай, мол, расскажи Эдварду все, что ему нужно.

– Но зачем вам это понадобилось?! – недоумевала я потом, после обеда. – Если вы сами опасаетесь, что Эдвард замышляет что-то с огнем, зачем давать ему подробные инструкции?

– Затем, моя дорогая леди, что предупрежден – значит вооружен. Затем, что, зная умысел Эдварда – то есть, если он у него есть, а я надеюсь, что нет, – мы сможем предотвратить его осуществление. Затем, что если уж вы решительно отказываетесь сделать то, о чем я вас буквально умоляю, и напрямую разобраться с племянником, то придется нам всем напрягать мозги и все время идти на шаг впереди. Вот я и показал кюбид[48] Джеку. Как выражаются любители контрактного бриджа, пригласил объявить шлем. И по-моему, он его весьма искусно разыграл. Вы не согласны?

– Согласна, согласна, но чего мы достигли? Предположим, мы знаем, что Эдвард собирается где-то когда-то что-то поджечь. Но что? И когда?

– Ну, когда – ясно. Разумеется, он собирается устроить, так сказать, отложенный пожар, чтобы иметь время самому ускользнуть с места событий. Значит, «когда» – это ровно в следующий, максимум второй по счету его отъезд из дома на выходные или хотя бы на одну ночь. Эдвард, знаете ли, не очень хитер и не так уж неуловим. Если мы станем смотреть в оба, то отследим все приготовления. А вот относительно того, что он собирается поджечь… Боюсь, это тоже не тайна. О, прошу вас, не начинайте снова. Нет смысла обманывать себя и отрицать…

– А я отрицаю. Не поверю, что он на такое способен.

– Вы просто неисправимы. Умоляю вас снова: позвольте тогда, я сам им займусь. Мне совсем не нравится неопределенность и тревога ожидания, в которой вам приходится существовать. Я уж не говорю о реальной опасности – а она реальна, даже при условии, что мы начеку. Ну что же, нельзя?

– Нет, нельзя. Если кому-то и придется с ним поговорить, то только мне. Но я постараюсь сдержать его, не прибегая к словам. Знаете ли, после такой беседы жизнь у нас тут станет, мягко говоря, чудно́й, причем независимо от того, призна́ет он вину или нет. Вам так не кажется? Кроме того, пока Эдварду невдомек, как много нам известно, он и дальше будет себя выдавать напропалую, точно как вчера за обедом. А заяви мы о своих подозрениях – сразу затаится. Позвольте, я попробую действовать по-своему. По крайней мере, еще какое-то время.

– Вы смелая женщина, но… – доктор Спенсер грустно улыбнулся, – но, по-моему, еще и безрассудная. Не обижайтесь.

Я не обиделась – что уж там. Положа руку на сердце, он был прав, но решение уже было принято: лишь зорко следить за Эдвардом и проверять справедливость наших догадок. Если они окажутся ложными, никто не обрадуется сильнее меня. Если оправдаются, что ж, я сначала позабочусь о провале его планов, пригрожу обычным порядком «мерами» – даже еще не знаю, какими именно (этот выбор я сделала бы позднее), – и останусь выжидать в надежде, что угрозы отобьют у него охоту к дальнейшим покушениям. Неужели потрясение от второй неудачи подряд не отрезвит его, не вернет на землю? Только этого я страстно и желала. Никакие скандалы не должны больше пятнать репутацию Пауэллов из Бринмаура – отец Эдварда и так уже успел достаточно наследить на этом позорном поприще. Теперь оставалось только одно: любой ценой заставить его сына спокойно обосноваться в усадьбе и продолжить честные семейные традиции – все, вплоть до розовых оконных ставней «кошмарного цвета соуса из анчоусов» (если угодно Эдварду). Кстати, цвет ничуть не кошмарный, а очень приятный.

Очередное происшествие вышло положительно комическим. Он спустился к обеду с видом напыщенно-торжественным – по крайней мере, таким мне этот вид показался. Лицо всегда его выдает – мне заранее понятно, если парень что-то скрывает. Пил он за трапезой, по моим наблюдениям, не больше обычного, но к концу выглядел совершенно наклюкавшимся, так что чуть не сползал под стол. Наконец, сделав всего несколько глотков кофе, после серии чудовищно широких зевков и клевков носом Эдвард удалился в постель. Поначалу я решила, что он просто почел за благо «переспать» ту бессвязную околесицу и чушь, которую, словно в тумане, нес последние полчаса за столом. Но когда, черт возьми, и где ему удалось нализаться? Уж точно не за обедом. Оставалось предположить: он тайно приложился к выпивке перед едой. Пришлось, как в добрые старые времена, напрягать мозги, вычисляя, из какого графинчика сколько и чего именно испарилось в минувшие дни. Поразмыслив, я пришла к заключению: ниоткуда и ничего не пропало. Оставалось предположить, что у Эдварда имелись собственные запасы, а такого я терпеть в доме не собиралась.

Поэтому я произвела поиски, сунула нос всюду, куда следует, и, почти сразу найдя бутылку абсента, подумала было, что докопалась до корня беды. Бутылку, конечно, конфисковала – и, надо сказать, удивилась потом, что Эдвард не поднял из-за нее никакого крика. До сих пор не понимаю почему. Наверное, ему немного стыдно было держать у себя абсент, к тому же не имея к нему особого пристрастия, – может, эти два фактора в совокупности и заставили его промолчать? Так я теперь полагаю. А в тот момент подумала: это потому, что у него где-то есть еще тайник, – и усилила разведывательные мероприятия.