Убийство Халланда - [16]

До чего ты был скучный, до чего ж я скучала, подумала я — и почувствовала неожиданную легкость в теле, как будто произнесла это вслух.

— Я прекрасно понимаю, почему ты это говоришь, но как у тебя только язык поворачивается! Послушай, Трольс…

— Нет-нет, — перебил он меня. — Забудь об этом!

Он упер кончик языка в щеку. Значит, его все-таки проняло.

— Я могла бы упрекнуть тебя, что ты предлагаешь это, когда я сижу здесь и… можно ли вообще употребить слово «вдова», если мы не были женаты? Но я все еще не могу осознать, что Халланд умер, а люди говорят бог знает какие глупости и ведут себя до того странно. Вчера, например, я поцеловала соседа.

— Правда? — Он оживился.

— Да, сейчас мне это непонятно, но вчера вечером это было в порядке вещей. Как твои близнецы?

Казалось, он меня не слышал. Собственно, он не отпустил волосы, а элементарно зарос. Он выглядел крайне нестриженым, и одежда на нем была мятая.

— Мне тебя не хватает, — сказал он.

— Я тебе не верю.

— Не веришь… Близнецы шумливые.

— Да.

Я живо себе их представила, хотя никогда не видела.

15

Как будто смерть почуя,

Мчит сани вороной,

А длинная сосуля

Язык мне кажет свой.

Эмиль Ореструп «Катание на санях»[20]

Я договорилась с пастором, что приду на час раньше, но все никак не могла покончить с делами. Надо было переодеться, вымыть за собой тарелку, открыть окна, закрыть, в саду распустилась маленькая дикая роза, одна из тех, что посадил Халланд, я должна была пойти ее срезать — для него. «По всей вероятности, придут только соседи, — сказала я, — поскольку я не буду давать извещения о смерти». Пастору это не понравилось. «Так ведь что он умер, писали в газетах, об этом даже сообщили по телевизору!» Все равно он был недоволен. Но больше не настаивал. И проявил понимание, когда я попросила обойтись в церкви без речей о том, каким Халланд был человеком и какую он прожил жизнь.

Моросил дождь, выйдя наконец из дому, я раскрыла зонт. Я смотрела в землю, у меня было такое чувство, что за мной наблюдают изо всех окон. Мне нужно было пройти мимо того места, где упал Халланд, я не остановилась, лишь слегка замедлила шаг, я не хотела останавливаться там у всех на глазах. Если только на меня и вправду глазели. На стоянке было на удивление много машин, а у входа в церковь пришедших кто-то встречал. Пернилла.

Бросив мимо нее быстрый взгляд, я обнаружила длинную дорожку из венков и букетов, ведущую к гробу. Скамьи были наполовину заполнены.

— Бесс! — сказала она, раскрывая объятия. — Бесс! Куда ж ты пропала?

Я отряхнула зонт с такой силой, что ее обрызгало, и она невольно попятилась, прежде чем я оказалась прижатой к ее огромному животу. Меня захлестнула ярость.

— Что ты себе воображаешь! — сказала я, и тут как будто впервые увидела гроб и подумала: там же лежит Халланд. Я отпустила ее и шагнула внутрь.

В руке у меня была крошечная розовая роза из нашего сада, не глядя ни направо, ни налево, я подошла и положила ее на крышку гроба, задержала там на мгновение руку и, не поднимая глаз, прошла боком и села в переднем ряду. Кто все эти люди? Откуда они? Я не сразу сообразила, что ко мне обращается пастор, он стоял прямо передо мной.

— Откуда все эти люди? — спросила я его шепотом.

— Кажется, дочь Халланда дала извещение во вчерашней газете, ну да, все правильно, я сам его видел. А ты нет?

Эти дни я совершенно не читала газет. Его дочь! Да что она себе воображает?!

— Она ему не дочь! — сказала я вслух.

— О, извини, должно быть, я не так понял… — Он растерянно глянул в сторону входа. Поправил съехавшие на нос очки.

Зазвонили колокола, закрылись двери, заиграл орган. Пернилла уселась рядом со мной — я чуть-чуть отодвинулась. Она придвинулась ближе. Она что, идиотка?

— Может, ты еще и канапе заказала в «Почтовом дворе»? — сказала я шепотом.

— Что такое канапе? — спросила она.

Все это надо было просто перетерпеть.

— Ты видела, что нас фотографировали? — прошептала она.

— Где?

— При входе… там стояли фотографы.

Этого я не видела. Я заставила себя смотреть на гроб и в сборник псалмов и изо всех сил старалась не замечать ее. Ярость я оставила на потом.

16

Когда половина земного шара легла между мной и отцом Артура, мы не стали дальше друг от друга, чем были, живя под одной крышей.

Чарльз Диккенс «Крошка Доррит»[21]

Лицо может быть одновременно матовым и блестеть, именно так он и выглядел, а глаза у него были закрыты. Я прибежала в больницу и нашла его в коридоре, на кровати, которая не была даже отгорожена ширмой. Я не знаю, спал ли он. Чужой, чужой — увидев его лицо, матовое и блестящее, и закрытые глаза, я уже не могла отделаться от мысли, что он мне чужой. Мы прожили бок о бок год с лишним, целый год мы жили вместе красивой и замечательной жизнью, но я никогда не открывала ему, что каждый день думаю об Эбби и о том, как мне следовало поступить и как быть дальше, что я взвешиваю в уме, не раскаиваюсь ли я, и что я не раскаиваюсь, и все же. Каждый день. Я рассказывала ему, что пишу (не вдаваясь в подробности), о книгах, о покупках, о том, кого повстречала на улице; познакомившись с соседями, мы говорили о них. А теперь он лежал в больничном коридоре, не сознавая, что я рядом, у него были страшные боли, он не слышал, как я кричала, чтобы они перевели его в другое место, чтобы они первым делом привели врача и что-то предприняли, наконец, что я знаю журналиста из утренней газеты. Это была неправда, но помогло.