Убийцы - [4]

Шрифт
Интервал

Оттуда, с вершины он оглянулся назад, и застиг не успев­ший погаснуть, прямо воткнутый ему в спину взгляд. В нем не лю­бопытство. Это   взгляд. У парня на нижней челюс­ти редкие, криво, веером сидящие зубы. Зеленый, "знакомец" ни разу не посмотрел в сторону Бодрова. Обоим не было и по двад­цати лет.

Подойти к юнцу? Сказать - что? Смешно. Забавно, если это лицо я увижу последним. Последним на земле.

Он без церемонии стал разглядывать парня, его, очевидно, хрустящую кожаную курточку.

Во всяком случае, уже ничто не коснется. Дело сделано. Василий Матвеевич полностью в курсе. Кем он был до это­го. Армейцем? Моряком? Нет, скорее армейцем. Полковником. Рослый, сильный, все в нем крупно и ладно, с красивым баритоном - чтобы убедить, настоять, приказать, когда нужно - громыхнуть, весь красивый завидной красотой... И ничего не значит, что гла­за у него утомленные (когда он отдыхал?), левый иногда кажет­ся чуть больше правого, радужина в нем не касается нижнего ве­ка, это заметно, когда он смотрит в упор, увлечен, взволнован - вот когда говорил о городах-спутниках. Следствие контузии?

Сергей Иванович знал за собой это, может быть, природное, а может - привитое работой, свойство зоркости. Он представил себе, как сейчас в доме, куда он зван сегодня, жарят, шкварят, пекут, чистят, купили вино - хлебосольно готовятся к вечеру; интересно, какая там семья?

Удивительно, что Бодров вовсе не вспомнил о своей семье,

а только о том, что здесь, в этом городе. Значит, ничего всерьез он и не принимал.

Поперечный отрог открылся внезапно. По сонной желтизне лежачих, горизонтальных линий опознавалась та складочка - гряда, что замыкала горизонт там, в окне кабинета, крохотная складочка, приметная с бульвара. Но это была обширная, отло­гая возвышенность, она господствовала надо всем, и все с нее казалось игрушечным, не оливковое пятнышко метило ее - вдоль по склону раскидывались буроватые группы деревьев с пестрой толпой изваяний среди них, и было видно, какое это громадное место. Пирамида часовни стояла усеченной - верх поврежден.

Автобус застопорил у городка, в низинке. Бодров встал. Вот так. Сразу все решится.

- Вам на следующей,- встрепенулась кондукторша.

Он подождал, пропуская машину мимо себя. Стекло окна поднято; те даже не повернули голов, "Ну, вздор. Ох, какой вздор. Рабочие ребята едут на завод, к смене. Втемяшится ди­кая чушь!"

Насвистывая, прошелся по улицам. Вроде города-спутника. Вроде тех, о которых рассказывал Василий Матвеевич. Молодые посадки, деревца. Скудноватые, приходится признать. Чего не хватает им? Животворной силы. Прилива крови из жил земли, словно стиснувшей зубы, чтобы не уступить человеку. Воды! О, теперь ее будет вдосталь!

С усмешкой вспомнил он газетные заголовки, повторявшиеся почти всюду, куда закидывал его бродячий удел гидролога - изыскателя. "В кратчайший срок решить проблему воды". "Ресур­сы у нас под ногами". "Водный голод? Нет, безрукость!", "Каж­дому кварталу новостроек - колодезь". Или каждому двору? "Жильцы дома номер... собственными силами отрыли... Уполномо­ченная дома заявляет... Если бы так все..." Кладези, кладези утешительной премудрости. В век спутников. Городов-спутников. Новехонькие скрипучие журавли под мачтами сверхмощного энер­гетического кольца. Не так просто по настоящему решать эту проблему - утолить жажду земли, Мы решаем ее - там и сям, для многих районов,- ох, как это не просто каждый раз! Как еще далеко до решения в масштабе страны!

Но - будет и это!

От ворот сразу забирала в гору по кладбищу главная аллея. Аккуратно одеты камнем овальные братские могилы. Высились надгробия. Сложные мраморы сооружены над прахом высших чинов. Под просторным пролетом арки - граф или князь. Сто, нет - больше тысяч русских людей лежат в каменно-жесткой земле. Павших в сражениях. Скошенных тифом. Выживших, чтобы через годы все-таки соединиться здесь с товарищами. Наверху обелиска бюст ге­нерала в распахнутом мундире усы, выпуклые глаза, полное, античное, чем-то женоподобное, в мраморе, лицо. "Россия - горой не слышно ветра, шорох задетых прутьев. Купоросная поросль айланта. Сизо-жестяные пучки мо­лочая. Узлистые деревья, мелколистный кустарник - без дерна.

Он шел, читая вековые надписи, мужчин с женщинами спускались навстречу. Настала полная тишина.

Аллея свернула, он оказался прямо перед часовней. При­земистая ограда окружала ее. Высоко на массивной, наклонной внутрь стене, стороне странной пирамиды, полувыкрошился мо­заичный цветной образ Христа.

И в то же мгновенье справа, из-за ребра ее, наперерез Бодрову вышли трое - в зеленой куртке, в хрустящей кожаной и с новый, третий.

Нестерпимо захотелось курить. Но не обомлел, не сделалось ватных ног. Л отметил, что их трое и что вокруг, насколько видно по аллее и среди изваяний, нет никого.

1961



Еще от автора Вадим Андреевич Сафонов
Победитель планеты (двенадцать разрезов времени)

Палеонтологическая фантастика — это затерянные миры, населенные динозаврами и далекими предками современного человека. Это — захватывающие путешествия сквозь бездны времени и встречи с допотопными чудовищами, чудом дожившими до наших времен. Это — повествования о первобытных людях и жизни созданий, миллионы лет назад превратившихся в ископаемые…Ряд публикаций забытой палеонтологической фантастики в серии «Polaris» продолжает книга В. Сафонова «Победитель планеты», переиздающаяся нами впервые за 80 с лишним лет — поэтически написанное научно-художественное повествование об эволюции жизни на Земле.


Александр Гумбольдт

Александр Гумбольдт родился за двадцать лет до Великой французской революции, а умер в тот год, когда вышли из печати начальная часть книги «К критике политической экономии» К. Маркса и «Происхождение видов» Ч. Дарвина.Между этими двумя датами — целая эпоха, эпоха величайших социальных и промышленных революций и научных открытий. В эту эпоху жил и работал Александр Гумбольдт — ученый огромного размаха — по своим научным интересам, по количеству сделанных открытий и выпущенных трудов, должно быть последний энциклопедист в науке.Великий натуралист был свидетелем заката естествознания XVIII века и рождения и расцвета естествознания новой эпохи.


Земля в цвету

Эта книга рассказывает, как в жестокой борьбе с мракобесием и лженаукой создавалась наука о человеческой власти над живой природой; о корифеях русского естествознания Тимирязеве, Докучаеве, Мичурине, Вильямсе; о советской агробиологической мичуринской науке и разгроме менделизма-морганизма. Книга говорит о работах ученых-мичуринцев с академиком Т. Д. Лысенко во главе, о чудесных победах на колхозных полях, об изменении природы нашей страны по сталинскому плану и о небывалой в истории массовой, народной науке, возникшей в СССР.


Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. — Маленькие повести

В книгу входят широко известные произведения лауреата Государственной премии СССР Вадима Сафонова.Роман «Дорога на простор» — о походе в Сибирь Ермака, причисленного народной памятью к кругу былинных богатырей, о донской понизовой вольнице, пермских городках горнозаводчиков Строгановых, царстве Кучума на Иртыше. Произведение «На горах — свобода!» посвящено необычайной жизни и путешествиям «человека, знавшего все», совершившего как бы «второе открытие Америки» Александра Гумбольдта.Книгу завершают маленькие повести — жанр, над которым последние годы работает писатель. .


Мастера крепостной России

Нартов, Кузьма Фролов, Черепановы, Иван Батов… Этих людей объединяют два обстоятельства. Все они были талантливейшими русскими самородками. Жизнь и деятельность каждого из них находились в тяжкой зависимости от духа и смысла крепостной эпохи.Настоящее издание посвящено жизни и творчеству выдающихся русских мастеров.Из серии «Жизнь замечательных людей». Иллюстрированное издание 1938 года. Орфография сохранена.


Дорога на простор

Роман известного русского писателя Вадима Сафонова "Дорога на простор" рассказывает о походе Ермака в Сибирь, о донской понизовой вольнице, пермских городках горнозаводчиков Строгановых, царстве татарского хана Кучума на Иртыше. Но прежде всего – это роман о подвиге могучих людей, который больше четырех веков хранит народная память. Это захватывающее повествование о бурной, суровой, противоречивой личности того, кто вел этих людей – казацкого атамана Ермака; о том, что двигало его, неотступно гнало, влекло вперед, к поражениям и победам...


Рекомендуем почитать
Настоящая женщина

Следуя совету бывалых рыбаков, молодой моряк, вернувшись из длительного рейса, решает устроить своей жене проверку на верность. Лучше бы, он этого не делал...


Слово джентльмена Дудкина

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Мужчина во цвете лет. Мемуары молодого человека

В романе «Мужчина в расцвете лет» известный инженер-изобретатель предпринимает «фаустовскую попытку» прожить вторую жизнь — начать все сначала: любовь, семью… Поток событий обрушивается на молодого человека, пытающегося в романе «Мемуары молодого человека» осмыслить мир и самого себя. Романы народного писателя Латвии Зигмунда Скуиня отличаются изяществом письма, увлекательным сюжетом, им свойственно серьезное осмысление народной жизни, острых социальных проблем.


Обида

Журнал «Сибирские огни», №4, 1936 г.


Первые заморозки

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Плот, пять бревнышек…

«Танькин плот не такой, как у всех, — на других плотах бревна подобраны одинаковые, сбиты и связаны вровень, а у Таньки посередке плота самое длинное бревно, и с краю — короткие. Из пяти бревен от старой бани получился плот ходкий, как фелюга, с острым носом и закругленной кормой…Когда-нибудь потом многое детское забудется, затеряется, а плот останется — будет посвечивать радостной искоркой в глубине памяти».