Убить сёгуна - [56]

— Ага, первая кровь, — насмешливо произнес Окубо. — У меня клинок мастера Мурамасы. Не знаю почему, только они запрещены Иэясу-сама. Мой особенно жаден до крови и рвется к ней, как только я вынимаю его из ножен. Пусть насытится сегодня, попьет вволю твоей кровушки. Знаешь, а ты уже не такой сильный фехтовальщик, каким я тебя запомнил. За те десять лет, что мы не виделись, мое искусство очень возросло. А ты сильно сдал. В каком-то смысле ты не зря сделал меня хромым. Это заставило меня взять длинный меч. — Он сделал резкий взмах, и сталь со зловещим свистом рассекла воздух. — Моим дайто я контролирую гораздо больше пространства, чем ты своим катаной. Я держу тебя на расстоянии.

Тут Окубо, как бы иллюстрируя свои слова, вновь ринулся в атаку. Кадзэ отступил. Окубо рассмеялся:

— Вот видишь! Твой плохонький меч не идет ни в какое сравнение с моим дайто.

Кадзэ посмотрел вниз и увидел кровь, капающую со своего плеча. Длинный дайто смутно и зловеще поблескивал перед ним — смутно даже в солнечном свете. Настоящая сталь Мурамасы. Катана Мацуямы сверкал очень ярко, вот только смертельный удар нанести им довольно трудно.

«Пока не победишь себя, не победишь других».

В памяти Кадзэ всплыли слова сэнсэя. Да, длинный меч Окубо давал ему большое преимущество, однако, заглянув глубоко внутрь себя, самурай понял, что он проигрывает противнику не из-за превосходства последнего в оружии. У него просто недоставало характера.

Он нападал на Окубо, полный ненависти и гнева; эти эмоции в итоге губят человека, одержимого ими. Кадзэ позволил гневу контролировать клинок, а ненависти подарил способность сражаться. В результате он не пользовался навыками так, как его учили.

Несмотря на все обиды, которые нанес Окубо его госпоже, ее ребенку, самому Кадзэ, его клану и многим другим, судить даймё необходимо по суровым законам совести. Окубо олицетворяет собой зло. Однако уничтожить его надо не ненавистью, а стремлением к тому, чтобы восторжествовала справедливость.

Мацуяма отошел на три шага назад, внимательно наблюдая за противником и держа меч на уровне колен. Сделал глубокий вдох, а потом выдох. Так вместе с воздухом он изгнал из тела весь свой гнев.

— Я — меч справедливости, — промолвил самурай тихим голосом.

— Что ты там бормочешь, идиот? — спросил Окубо, не разобрав слов Кадзэ. — Не думай, что избежишь смерти. Я слишком долго ждал этого момента. Тренируясь, я всегда представлял перед собой твое мерзкое лицо. Вот почему я достиг такого большого успеха в деле владения длинным мечом. Мной двигала лишь ненависть к тебе. Теперь же благодаря богам и хитрости Иэясу я наконец-то смогу удовлетворить это чувство и убить тебя. Молюсь лишь о том, чтобы убивать тебя медленно, резать на кусочки, наслаждаясь каждым моментом казни. Хочу рассказать тебе кое-что, — продолжал Окубо. — Я устрою большой праздник по поводу полного и окончательного уничтожения тебя, твоих господ, твоего клана и всех тех людей, которых я ненавижу. Твоя голова станет центром веселья. Приглашу моих самураев, чтобы они по очереди помочились на твое лицо и тем самым выразили все мое презрение к тебе. Иэясу я тоже не забуду. — Он улыбнулся. — Я человек терпеливый, когда этого требуют обстоятельства. Когда-нибудь я отомщу сёгуну. Я хотел служить ему и получить более высокую должность в правительстве. И я это сделаю. Мне еще представится случай уничтожить его вместе со всей семьей.

Кадзэ удивила откровенность Окубо. Он, очевидно, был полностью уверен, что победит в поединке.

Но Кадзэ был уверен в обратном.

В отличие от Окубо он не испытывал нужды в том, чтобы провоцировать противника или насмехаться над ним. Мацуяма хотел другого — эмоционально отстраниться от поединка, подавить ярость и победить себя до того, как одержит верх над противником. Он понимал, что чем больше будет желать смерти Окубо, тем меньше у него шансов достичь цели.

Даймё вновь сделал выпад. Кадзэ крепко уперся ногами в землю и почувствовал, как из нее к нему идет сила. Тонкая сталь в его руках двигалась будто сама по себе. Увидев, что самурай не отступил, Окубо сам отошел назад. На его лице появилось выражение озабоченности. Он не понимал, что происходит: тактика, которую он так успешно применял до сих пор, дала сбой.

«Я — меч праведности, я — клинок справедливости», — несколько раз, словно мантру, повторил про себя Кадзэ.

Держа катану на уровне колен, он поворачивал клинок, пока тот не поймал солнечный луч. Отраженный от стали яркий свет на секунду ослепил Окубо. Он моргнул, а Кадзэ сделал шаг вперед и оказался под мечом противника. Ему грозила верная смерть, однако только так он мог нанести удар.

Окубо махнул своим дайто, собираясь разрубить самурая надвое. Пользуясь временным ослеплением даймё, Кадзэ сумел уйти в сторону и почувствовал, как клинок врага прошел рядом с его лицом, слегка задев рукав кимоно. Теперь преимущество длинного меча стало слабостью. Короткий катана более шустр. Кадзэ бездумно, не планируя удара, воткнул клинок в живот Окубы примерно так, как это делается при харакири. Окубо вскрикнул от боли и посмотрел вниз. Из его раны стали вываливаться кишки. Даймё застонал и протянул руку, чтобы схватить их. Тут же, перехватив меч в другую руку, он нанес несильный удар, который Мацуяма легко парировал. Кадзэ отступил на шаг назад и увидел, что ранил противника смертельно. Он посмотрел в лицо Окубо, искаженное болью и страхом. Мацуяме следовало бы шагнуть вперед и отрубить негодяю голову, тем самым прекратив его мучения, но вместо этого он повернулся и пошел прочь. За его спиной умирающий даймё взревел от боли. Кадзэ оглянулся и увидел, что Окубо зашатался и упал на землю, словно изъеденный червями плод с ветки дерева.