Убежище - [5]

— Да тут шикарно, — сказал я. — Честное слово. Когда доведешь все до ума, будет просто маленький дворец. — Его громадная голова саркастически склонилась набок, как будто он подозревал в моих словах иронию, и я продолжал: — Ей-богу, за такой дом убить можно. Посмотри на меня. Я до сих пор живу в однокомнатной квартирке над свечным магазином.

Настороженность Мэтью уступила место насмешливому отвращению.

— Ты что, до сих пор снимаешь?

— Ну да.

— Рехнуться можно. Тебе сколько, тридцать семь?

— В августе было тридцать восемь.

— Баба есть?

— Нет.

— Серьезно? Так и не было после этой, как ее там? И даже по мелочи ничего?

— Ну да.

Мэтью поднял брови, уперся взглядом в пол, испустил долгий вздох.

— Твою мать, — сказал он. — Ладно, бывает и хуже.

Я провел оставшиеся полдня с Бобом, доделывая крыльцо. Мэтью работал в доме и не давал нам скучать, постоянно роняя инструменты и ругаясь на чем свет стоит. Доски, которые Мэтью купил для крыльца, были отчаянно кривыми и никак не хотели ложиться ровно — нам приходилось наваливаться на них изо всей мочи, так что темнело в глазах. Когда я кряхтел над очередной доской, изогнутой, как ятаган, Боб поднял молоток и торжественно произнес:

— Свидетельствую, что это самый отвратительный образчик пиломатериала один на шесть дюймов, к которому когда-либо прикасалась человеческая рука, а Мэтью Латтимор — самый жадный и ленивый сукин сын из всех, что ступали на благородную почву штата Мэн.

Я посмеялся, а потом задал вопрос, давно уже вертевшийся у меня в мозгу.

— Слушай, Боб, сколько Мэтью заплатил тебе за это место? Если не хочешь, не отвечай.

— Да пожалуйста. Сто восемьдесят девять тысяч долларов зелеными бумажками.

— Ясно, — сказал я.

— А что?

— Ничего, — сказал я. — Меня это не удивляет. Те, кому не нужны лишние деньги, всегда могут положиться на моего брата.

— А я не жалуюсь, — сказал Боб и заколотил следующий гвоздь. — Честно говоря, с этой земли никакого проку. Округ не дает развернуться крупным собственникам вроде меня. Селиться здесь можно только на участках в пятьдесят акров. Дробить нельзя, застраивать нельзя, ничего нельзя, а лесу отсюда уже вывезли сколько могли. Я взял нормальную цену. Да что там — я купил себе спокойную старость, сэр! Вставил новые зубы, повесил спутниковую тарелку. Нет, если бы Мэтью не объявился в нужный момент, я бы сидел сейчас в говне по самые уши и горько плакал.

На крыльцо вышел Мэтью с фляжкой в руке.

— Так ты, стало быть, из Калифорнии, — сказал мне Боб. — А откуда именно, можно узнать?

Я сказал, что из северного района.

— Ах, с Севера! Это здорово. Ну и чего ты там делаешь? Наверно, с мужиками вожжаешься?

— Что-что?

— В смысле, вы гомосек, сэр, — гей, голубой, наследник древних греков.

Я смешался, не зная, как на это реагировать. Потом уверил его, что он ошибается.

Он кивнул и пришлепнул на место следующую доску. Вынул из мешочка на поясе гвоздь и загнал его по самую шляпку одним четким ударом.

— Значит, нет? Я сам был из этих, по крайней мере наполовину. Лет этак сорок назад мы с моей бывшей женой жили в Аннаполисе, в Мэриленде. У нас был хороший приятель из военно-морского училища, блондинчик-капрал с елдой, как маршальский жезл. Иногда по субботам, если на нас находил такой стих, мы приглашали его к себе и устраивали возню.

Мэтью прислонился к косяку и как следует отхлебнул из фляжки.

— Между прочим, он не шутит, — сказал Мэтью. — Он и правда этим занимался.

— Не то слово, — подтвердил Боб. — Я, как ураган, прошел по всей нашей великой стране, от жгучих песков Мохаве до благодатных берегов озера Шамплейн, имея каждого, кто попадался мне по пути, — мужчину, женщину и дитя, птицу, рыбу и зверя.

— Господи, помилуй, — сказал Мэтью.

Мне было интересно слушать Боба, и я спросил:

— А теперь, Боб? У тебя есть здесь постоянный партнер?

Он положил молоток.

— Нет, Алан. Он мне не нужен. Потому я и вернулся на свою историческую родину, как старый обреченный лосось. С годами я понял, что равнодушен к людям. Мне не нравятся гомо сапиенсы, и я не хочу вступать с ними в интимную близость. Церковь вообще-то для мудаков, но я согласен со святошами в том, что половой акт — процедура, заслуживающая глубокого презрения. Кто-то корчится на тебе, пытаясь выжать из себя немного начинки. Мерзость. Когда меня подбили на это в последний раз, я потом неделю ходил злой. Нет, сэр, я с этим завязал навсегда. Вот разве что Мэтью соблазнит как-нибудь студеным зимним вечером…

— Заткнись ты, к чертовой матери, — сказал Мэтью. Его щеки вздулись дрожащими холмиками. На миг мне почудилось, что он сейчас расплачется. — Боже, что за поганая жизнь.

Мы поужинали на крыльце под мягким теплым ветерком. Мы ели бефстроганов, приготовленный Мэтью из полуфабриката, и пили из кофейных кружек холодный джин, поскольку Боб заявил, что строганчик без джина — это как свадьба без драки.

— Алан, — сказал Мэтью.

— Да, — отозвался я. — Что?

— Те дедовы деньги, твоя доля. Они еще у тебя или уже просвистел?

Я сказал, что до сих пор не притронулся к ним — они лежат в банке. Услышав это, он приободрился.

— Сколько там, тысяч двадцать?

— Да. — На самом деле их было почти сорок, но я не видел нужды поправлять брата.