Уайнсбург, Огайо. Рассказы - [70]

Дон, их старший брат, шагнул к отцу.

– Если ты тронешь эти дубы, отец… – опять заговорил он.

– Ну? Что будет?

– Я уйду с фермы, уйду и не вернусь.

– Вот и ладно. Уходи.

И Джон Грей принялся наставлять работников, они уже взялись за топоры и начали подрубать дубы. Тот, что с заячьей губой, все еще смеялся, будто осел ревел.

– А ну, хватит! – прикрикнул Джон Грей, и дурацкий смех оборвался.

А старший сын пошел прочь, как-то бесцельно побрел к сараям. Мать побледнела, как полотно, и убежала в дом.

Дон тоже повернул назад, к дому, прошел мимо брата и сестры, даже не взглянув на них, но в комнаты не пошел. Отец на него не смотрел. Дон неуверенно двинулся дальше по дорожке, мимо парадного крыльца, и вышел за ворота, на дорогу. Дорога эта бежала несколько миль по равнине, потом сворачивала, вела в гору, и за горой – в город.

Случилось так, что одна Мэри видела, как старший сын Греев возвратился на отцовскую ферму. Дня четыре в доме дышать было тяжко, словно перед грозой. Возможно, все это время мать и старший сын тайно переговаривались. В доме ведь был телефон. Отец все дни, с утра до ночи, проводил в поле, а когда он возвращался, дом безмолвствовал.

В день, когда Дон вернулся и сын с отцом встретились, Мэри играла в конюшне. Странная то была встреча.

Сын явно робел, вспоминала потом Мэри. Отец вышел из стойла – он задавал корм рабочим лошадям. Девочку ни отец, ни сын не видели. В дальнем углу конюшни стоял автомобиль Греев, Мэри забралась на сиденье водителя и держалась обеими руками за баранку, будто ведет машину.

– Ну, – сказал отец. Если он и торжествовал, то никак этого не показывал.

– Ну вот, – сказал сын. – Я вернулся.

– Вижу, – сказал отец. – Парни убирают кукурузу. – Он пошел к двери, потом остановился. – Скоро все будет твое, – сказал он еще. – Тогда можешь сам распоряжаться.

Больше он ничего не прибавил, и мужчины пошли прочь – отец к дальнему полю, сын к дому. Впоследствии Мэри ничуть не сомневалась, что больше об этом никогда не говорили.

Что же значили слова отца?

«Когда все станет твое, тогда можешь распоряжаться». Для девочки это было слишком сложно. Знание приходит не сразу. Слова эти означали:

«Ты будешь всем заправлять, и тебе в свой черед придется утвердить свою власть.

Таким людям, как мы с тобой, нежничать не приходится. Одним на роду написано командовать, а другие должны подчиняться. И ты в свой черед заставишь других подчиняться.

Это вроде смерти.

Что-то в тебе должно умереть, только тогда и можно стать хозяином и распоряжаться».

Да, теперь ясно, умереть можно по-разному. Дона Грея ждала одна смерть, а Тэда, младшего брата, быть может, уже совсем скоро ждет другая.

В тот день Мэри выбежала из сарая, хотелось скорей, скорей вырваться из темноты на свет, и потом еще долго она даже не пробовала разобраться в том, что произошло. Но после, пока Тэд не умер, они часто рассуждали о тех двух дубах. А однажды в холодный день подошли и потрогали пни, но пни тоже были холодные. Тэд все так же утверждал, будто руки и ноги отрезают только у мужчин, а Мэри с ним спорила. По-прежнему они делали много такого, что Тэду издавна запрещалось, но никто им не мешал, а когда года через два Тэд умер, умер он ночью, в постели.

Но пока он был жив, после часто думала Мэри, в нем не угасало поразительное, присущее только ему одному ощущение внутренней свободы, и оттого быть с ним рядом было так хорошо – настоящее счастье! И под конец она додумалась: обреченный той, своей смерти, он не был вынужден покориться, как покорился брат, ради того, чтобы в свое время стать хозяином, владеть, преуспевать, распоряжаться; ему не грозила куда более коварная и жестокая смерть – та, что настигла старшего брата.

Новеллы 30-х годов

Желтое платье (в переводе Раисы Облонской)

Я засмеялся и потянулся. «Теперь работай, ты, раб».

«Да, но чем мне заняться? Пойти работать на фабрику? Не создан я для фабрик. Работаешь, работаешь, и никакого тебе продвижения. Понимаете, я прочел про это все книги. Я знал, что на фабрике, когда человек хорошо делает свое дело, его повышают в должности. По вечерам он где-нибудь учится, ну, скажем, на машиностроительном факультете… а потом в один прекрасный день на фабрике возникает некая сложная задача – и он ее решает».

«Но я-то никаких задач решать не умею. Неужели не ясно, с цифрами я не в ладах».

«Но, дорогой мой, работать все равно придется. Ступай тогда в магазин. Стань продавцом. Будь честен. Наверняка есть и для тебя какой-то путь продвинуться. Достойных людей следует поощрять».

Когда я вышел из дому, солнце уже сияло вовсю. Жил я в ту пору в Чикаго, в комнате неподалеку от парка, и когда прошелся парком и позавтракал в ближайшей закусочной, я еще помедлил на улице. «Идти искать работу или заглянуть к Гарольду?» Не умею я решать задачи, вот моя беда. Пошел я по улице, и вдруг стало мне муторно. «Не миновать мне беды», – сказал я себе.

Но того, что случилось, я никак не ждал. Не ждал я, что беду принесет женщина по имени Милдред.

Уже многие месяцы я был тенью Гарольда и, боюсь, чуть ли не слугой. В ту пору он считался самым блестящим студентом Художественного института, и все студентки обожали его, но завоевала его Милдред. Говорили даже… В общем, у него была студия и, как ни зайдешь, Милдред всегда там. Мы, их друзья, думали, даже надеялись, пожалуй, хотя слова этого не произносили… Ведь в Чикаго такая любовь – редкость.