У жизни в лапах - [2]

– Туда им и дорога, – бормочет Васька. – Золото при мне – уже хорошо!

Постояли мы с ним на поляне, постояли, да и пошли наугад на звезду вечернюю: в лесу-то уж совсем смерклось.

Вскоре к болоту вышли, да к такому, что не обойти его, не объехать. Впрочем, и объезжать нам его было не на чем, кони наши, увы, пропали. Срубили мы себе слеги, да и пошли с кочки на кочку скакать! Я ловкий, груза на мне лишнего нет, мне просто прыгать; а вот Ваське тяжело пришлось. Три пуда золота он, конечно, не набрал, а с пудик на себя навешал. Аршин десять проскакал, поскльзнулся. Я к нему! Пока на кочке укрепиться пытался, пока свою слегу ему тянул, Васька Муратов под болотную ряску ушел. Булькнул мне на прощанье пару раз – больше я его и не видел.

А мне тогда повезло: на сушу выбрался, до родного дома за ночь добрался. Рассказал всем про беду, которая с Васькой приключилась, а про незнакомку нашу рассказывать не стал: батюшка Иван Васильевич колдунов не любил, а тех, кто с ними якшается, тем паче.

Постепенно история эта стала из памяти моей уходить и, может быть, стерлась бы совсем, если бы… Если бы не одна странность: с годами я перестал стареть! И через десять, и через пятнадцать лет после того ужасного случая я продолжал выглядеть тридцатилетним. Когда мне перевалило за пятьдесят, я решил исчезнуть из родных краев и начать другую жизнь. Схоронив родителей, я продал дом, одарил престарелых сестер деньгами и тем добром, что оставили нам покойные батюшка и матушка, и подался в дальние края, где никто меня не знал и косых взглядов в мою сторону бросать не стал бы.

Но что за жизнь без семьи, без деток малых? Лет тридцать я крепился, а потом взял да женился. Пришлось осесть на одном месте. Годов десять жил я припеваючи? Или двадцать? Когда первенец мой с меня ростом стал, усы – бороду отпустил, женина родня шум подняла: что за муж у тебя, Настя, живет, живет и не стареет? Не иначе, с бесами якшается! Супружница моя не большого ума была, тоже ныть начала: – „Ты меня, Афоня, бросишь! Зачем я тебе старая?“

Не от старой жены – от вытья и гама уехал я однажды в дождливую ночь. Все бросил и уехал. В Сибири жил, на Урале, потом на Волгу перебрался… На каждом новом месте с нуля подниматься начинал. Но только в силу войду – опять дом и семью бросать надо, опять в чужие края приходится подаваться. В старые времена меня совесть не так уж мучила: я, ежели где семейство заведу, так его в нищете не бросаю; дом, капитал – все им оставляю, себе, Бог даст, еще наживу. А вот как советские времена настали, так я сам взвыл: честным трудом и рубля не накопишь, а воровать и за века не привык! С копейки на копейку перебивались, от получки до получки жили, да еще „спасибо!“ за такую заботу говорили нехристям этим!

Правда, в тридцатые годы полегчало малость. Я тогда в губернском городе жил, а там служивым людям платили больше, чем крестьянам. Я и расслабился, семью завел! Да с радости одного за другим трех детишек на свет и произвел! Ваню, Маню и Гришу. Теперь-то им за семьдесят всем, хворые они у меня, в войну тяжко семье моей пришлось… А своих семей они не сберегли, видно, за грехи отцовы наказаны… Вот и посуди, гражданин следователь, каково мне на их болезни смотреть и помощи никакой не оказывать? А помочь-то нечем, сам безработный, специальность на рабфаке одну получил, да документу тому не верят, говорят: – „Владельцу сто лет в обед, а ты – огурчик!“»

– Ну, а по купеческому делу начать не пробовали? – сказал я, прервав его странный рассказ. – По-моему, сейчас ему самое время!

Афонасий грустно махнул рукой:

– Купцов настоящих я что-то пока не видывал… Начального капитала у меня нет, а если и был бы, так при нынешних порядках разорюсь в момент…

– Значит, лучше воровать? Киоски грабить?

– Так ведь детушкам болезным на лекарство денег добыть хотел! Детушкам!

И он, горько вздохнув, зажал свою красивую курчавую голову обеими руками.

Я тоже вздохнул сочувственно и, желая проверить правоту его слов, сказал:

– Вот что, Афонасий Семенович, поедем-ка к вашим «детушкам». Если ваши слова подтвердятся, я вам как-нибудь помогу. Ну, хотя бы, лекарствами!

– Да?.. Ну, поехали…

И мы поехали к «детушкам». Сначала заехали к Мане, потом к Ване, а последним навестили Гришу. И везде прямо с порога нас встречал один и тот же радостный и счастливый вопль: – «Батя! Батя пришел! Ну, здравствуй, батя!» И, не обращая на меня никакого внимания, к Афонасию лезли с объятиями его престарелые дети.

– Теперь-то вы мне верите? – спросил мой подследственный, когда мы возвращались от Григория Афонасьевича в отделение милиции.

– Теперь верю…

Я достал сигарету, чиркнул зажигалкой и надолго задумался. Черт возьми, мне почему-то было искренне жаль этого красивого человека, попавшего так глупо в лапы вечной жизни…