У водонапорной башни - [72]

Дюпюи с грохотом отодвинул стул и пожал плечами.

— Мальчишка! Посмотри вокруг хорошенько, и тогда мы с тобой еще поговорим.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Гитара

Все произошло как-то само собой, никто не назначал дня, никто не возглавил переселения, хотя уже давно в поселке поговаривали о том, что пора бы решиться. Споры о переселении начались еще тогда, когда функционировала школа профессионального обучения. Наши-то ребята, небось, там не учатся, хоть бы один туда ходил. Можете часами доказывать, что не один наш поселок существует на свете, что такая школа — дело полезное, но попробуйте, растолкуйте это людям, которые годами ютятся в жалких развалюшках, а тут же, под носом у них, в каких-нибудь пятидесяти метрах, пустует великолепный дом, построенный еще немцами в 1943 году. Даже когда съезжались ученики, все равно многие комнаты оставались свободными. А теперь школа закрыта, и искушение стало слишком велико. Особенно в эту чортову стужу.

В сущности, все произошло без ведома партийной организации. С тех пор как работу сосредоточили в порту, докеры-коммунисты вошли в одну из двух организованных там ячеек, вопросы, касающиеся непосредственно жизни поселка, как-то отступили на второй план. Несомненно, это был немалый недостаток. Сейчас в поселковой ячейке остались почти одни старики, женщины, два-три торговца, живущие на окраине, школьный учитель. Не в обиду товарищам будь сказано, но поселковой ячейке не хватало опыта, хотя женщины там боевые и во многом могут даже показать пример мужчинам. Собрания проходили регулярно, активно обсуждали на них многие вопросы, но нередко расходились, так ничего и не решив. То же получилось и с пустующей школой — обсуждали этот вопрос несколько раз, но все безрезультатно. Хотя все знали, что в основном народ стоит за переселение, никто не решался взять на себя инициативу — уж очень сложным казалось дело.

Но в это утро Жежен отправился в обход по баракам — должен же кто-то был сделать первый шаг. И хотя у Жежена тяжело на сердце — нет его друга Леона, которого убило на шоссе американским грузовиком, — все-таки пошел старик. Кто знает, если бы уже совершилось «великое переселение народов», был бы жив дедушка Леон и поныне, поскольку ребятам не пришлось бы пересекать шоссе — можно добираться до школы через поле, где был немецкий аэродром. Да, такого друга, как Леон, у него уже больше не будет. Жежен вспоминает, что завтра Леона зароют в общей могиле, и его снова охватывает гнев. Трудно в такие часы усидеть дома; отчасти поэтому старик и решил побывать сегодня в бараках. Не желает он сидеть сложа руки, безропотно ожидать избавительницу-смерть, как Леон, как многие другие старики в их поселке.

— Правда, есть бараки, которые еще держатся, не протекают, — начинал Жежен свою речь. — А в моей халупе жить уже невозможно. Сам посуди, что же будет следующей зимой! Вот я и говорю — сейчас или никогда. А вдруг янки завтра возьмут да обнесут проволокой школу, или забор поставят, или, еще того хуже, устроят в самом здании свою канцелярию. То-то и оно! Тогда уж будет поздно, другого такого случая не представится. Поэтому и решили: двинемся в четыре часа, как только темнеть начнет. Самое подходящее время.

Старик сочинял. Никто ничего не решил. Но слова Жежена затрагивали самую сокровенную мечту, и каждый, слушая старика, охотно верил ему.

— Давно пора, — сказал Бувар. — Я нынче как раз хотел поговорить по этому поводу с Анри. А кто решил?

— Комитет защиты, — не сморгнув, ответил Жежен, но все-таки смутился и подкрутил для храбрости усы. — Табачку у тебя не найдется?

— Скажи, Анри в курсе дела?

— А как же иначе? Согласие дал!

И опять старик Жежен присочинил. Сам он не в партии, но секретаря ячейки, понятно, знает хорошо. Славный паренек, ничего не скажешь. Жежен его еще вот каким знал, так неужто Анри не согласится!

— Нужно только хорошенько обдумать план действий, — сказал Бувар, — всех ли разом предупредить или нет. Как бы кто-нибудь не выдал нас. В поселке имеется шпик, только не знаю, кто именно. Но неприятные случаи уже бывали…

— Верно. Я, пожалуй, больше по баракам не пойду. Предупредил — и хватит; пускай теперь сами договариваются с соседями. А как же насчет табачку?

Когда Анри в полдень возвратился домой, в поселке все уже было вверх дном. Новость проникла повсюду. Жежен оказался прав, — те, у кого он побывал, предупредили соседей. Кое-кто уже вытащил прямо на улицу все свое имущество и укладывал в тачку или в детскую колясочку тюфяки, посуду, разную домашнюю утварь. Нельзя было понять, что происходит — эвакуация, или поселок готовится к бою, или же просто дети затеяли игру в переселение. Соседи перебрасывались шутками, подбадривали друг друга. В этом беспорядке было что-то веселое, хорошее…

— Ну как, Анри, идем на приступ?

Полетта совсем захлопоталась. Тачки в доме не было, и она решила приспособить стол, — если перевернуть его кверху ножками и аккуратно уложить вещи, можно нести его, как носилки. Когда Анри вошел в комнату, Полетта пыталась как раз отвинтить спинку кровати. Анри не мог удержаться от смеха. Ну и дела! Значит, столярничаем понемножку? Но на сей раз Анри крепко досталось. Никогда его дома нет, когда нужно. Понятно, почему ему не смеяться? Другие мужья уже все уложили, помогают женам, а мы будто и не люди! Нам, конечно, как всегда, достанется какая-нибудь каморка, темный чулан. И это отец! Ему и горя мало, что дети растут без света, в темной сырой конуре. И Полетта залилась слезами. Но Анри хохотал, уже совсем не скрываясь. Он обнял жену, которая сердито отбивалась, и крепко прижал ее к себе.