У стен Малапаги - [9]
Славянка тихая, сколь ток приятен твой…
Выпили ратевани.
Трупики и трупсики, гашёная известь. Бывшее не сделать небывшим. Даже трупсикам.
«Му-му-му», — пролепетал Профессор.
«Нажрался», — с горечью заключил Дон Кихот.
«Жалко, — сказал Еродий, — так хорошо откликался, с чувством. И вот?!»
«А было, — с восхищением сказал Великий Гэтсби, — незаметно. На глаз стекло, трезвый как… Несгибаемая трезвость и твёрдость. Столько часов на ногах, и в воротах стоял, когда в футбол играли. И ни одного гола».
«Ну да, — сказал Мой брат-граф, — тоже мне алмаз! Смотреть скучно. Прах и пепел».
«Алмаз, — сказал наставительно Панург, — не там, — и он указал перстом на счастливо сопящего трупсика, — а тут, — и он указал тем же перстом на свои, судя по гористости местности, изумительные, дивные, упоительные гениталии.
— Тут и нигде больше».
«Надежда дам, — с завистью сказал Эротичный, — вздохнул и добавил. — Прекрасных Дам».
«Нашёл чем хвастаться, — язвительно заметил Мой брат-граф. — Дело не в метраже, не в габаритах, не в монументальности. Любой Шармант это известно».
«А в чём же?» — равнодушно-надменно поинтересовался Панург.
«Дело в длительности, непрерывности, неугомонности, автоматизации процесса. Конвейерный метод, старичок, а работаешь один», — сказал Мой брат-граф.
«Боже, — сказал Дон Кихот, — они неисправимы».
«Похотливцы, ёрники, сатиры, — сказал Еродий и понурил свою печально-ироничную голову, мудрую головёнку.
— А где же сердце?» — безответно-кротко вопросил он.
…ратевани, рислинг, агдам, семьдесят второй, тридцать третий, три семёрки, белое крепкое, розовое крепкое, суд над иисусом христом, отплытие на остров цитеры, источник омоложения, беспокойные музы, да живёт любовь, остров мёртвых, бедный поэт, борьба между карнавалом и великим постом, пусть дорожают продукты, берегите себя для нас, берегите цк, правительство и лично…, магдалина со светильником, сад наслаждений, несравненная любовная пара.
«Где Иван Кузьмич?»
«Да оне-с в окошко выпрыгнули».
И правильно сделали, Иван Кузьмич, а то один на досуге начнёшь подумывать, так видишь… А что видишь, что в самом деле видишь? Жениться нужно? Живёшь, ну и живи. А то такая скверность станется. Выпрыгнули, Иван Кузьмич? Мудро поступили, Иван Кузьмич, добавлю, смелый Иван Кузьмич, Наполеон — вот он кто, этот Иван Кузьмич, Наполеон, Барклай де Толли и Кутузов в одном лице.
Людей и бессмертных услада, о благая… под небом скользящих созвездий жизнью ты наполняешь…, тобою все сущие твари жить начинают и свет, родившися, солнечный видят.
Осенняя новелла, осенние переживания, унылая пора, очей очарование. Что-то из истории, истории геродота, фукидида, тацита, светония, де коммина, де лас касаса, истории давида, истории таллемана, хистурьет боккаччо, любовник не то в шкафу, не то под кроватью, нет, это из еврейских анекдотов затонувшей эпохи. Эпохи культов, домов культуры, парков имени девятого января, верности принципам, строительства коммунизма, не отдадим и не позволим, пивных ларьков. Эпоха Алфея Тихонравова.
Нет, что-нибудь поотдалённее, из дней фараонов или войны алой и белой роз, войны за независимость, освободительной, столетней, тридцатилетней, семилетней, варфоломеевской ночи, ночи избиения младенцев, ночи длинных ножей, хрустальной ночи. Нет, не то. Было, но не веселит душу. Однообразно. А, вот ещё: война за испанское наследство. Опять не то. Красиво, но не то. Может быть, взятие Константинополя? Событие, высокий стиль, гибель последнего императора на стенах, сражение до последней живой души.
Опять, опять, опять… Я же говорю, задушевнее, чтоб хватало за… и в очах слёзы, что-нибудь умилительное, сентиментализм, карамзинизм, Дафнис и Хлоя, Поль и Вирджиния. Уже ближе, теплее, ближе к телу, вынос состоится… История франков, бриттов, скифов, китайцев, ацтеков и инков, наконец. Нет, надо более домашнее, уютное, что-нибудь диккенсовское, например, мистер Пексниф, частный пансион, частная школа, частная жизнь, добродетель на вес. Уютно, тепло, чисто, стол, скатерть, стулья, стаканчик бренди, слегка разбавленный водой, а чем хуже дымящаяся яичница с ветчиной. И всё это при свете лампы под абажуром китайского шёлка, зажжённые свечи в канделябрах.
Идиллия. Да, что-то в этом роде. Надо попробовать. Умеренно. Умиротворённо. И дитя уже ведёт слепого льва, и коршун не ест голубку, и волк читает басни Эзопа, а леопарды и тигры впервые знакомятся с Лафонтеном и Крыловым. Что-то в этом роде. Итак, начнём.
Одни выражаются или оживают в письмах, бланках, справках, почтовых отправлениях, в ожидании худшего, в надежде на будущее, в поисках несбыточного счастья в углах и коммуналках с одним унитазом и раковиной на множество мужчин, женщин и дитятей, семейные и холостые, одинокие и безмужние. Барак, тюремная камера, кунсткамера, камера обскура. Другие пьют и обсуждают, время идёт, жизнь проходит, вставные новеллы скрашивают текущую сквозь пальцы вечность. Сжимаешь кулак, а там ничего. Пусто. Значит, не ухватил. Не повезло. И всё-таки начнём.
Некто написал роман и покончил с собой. Возникает вопрос:
«Почему?»
Болен? Устал? От всего устаёшь. Да мало ли что. Может быть, потому… написал. После этого что остаётся делать? Включить, принять, лечь, перерезать, выпорхнуть… газ, таблетки, под поезд, велосипед, автомобиль, дрезину, вены, горло, из окна, двери, форточки… Бритвой, лезвием, другим подходящим к случаю инструментом, наточенным, острым, прямым, без зазубрин и заусениц. Марка фирмы гарантирует.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.