У себя дома - [40]

— Порядковый номер и кличка… — стала повторять Галя, запоминая.

— Отлично. Дальше следует такой раздел: в таком-то году от коровы по кличке Красавка надоено столько-то молока. В следующем году от нее же надоено столько-то. Сколько у вас коров?

— Восемьдесят пять.

— По всем восьмидесяти пяти. Затем переносите весь список сюда и уже отмечаете ежедневно, сколько дала Красавка, Слива и так далее в утреннюю дойку, сколько в следующую и так далее, это уже, значит, ежедневно.

— Но мы доим аппаратом несколько коров одну за другой, и молоко смешивается, — пробормотала Галя, начиная чувствовать что-то вроде панического страха.

— Это пустяки. После каждой коровы откройте крышку и слейте в молокомер.

— И потом мы руками додаиваем!

— И руками тоже — измерьте и приплюсуйте.

— У меня двадцать одна корова. Я с ними так запутываюсь, что додоить иную забываю.

— А вот это плохо, очень плохо! Какая же вы тогда доярка!

Галя на миг вообразила, как она мечется с бумагой от коровы к корове. Аппараты стоят, потому что она меряет. Сорок два раза за дойку меряет молоко. Дойка тянется долгие часы, сведения перепутываются…

— Зачем это? — воскликнула она.

— Научно поставленное животноводство, дорогая. Мы должны иметь четкое представление о делах на ферме. Раскрыл журнал — и все тут как на ладони. Журнала вам хватит примерно на неделю, а в пятницу я вам подошлю еще. Сейчас как раз кончились.

— Может, это и надо, — сказала Галя. — Но тогда надо держать специального учетчика, и то работы ему будет по горло.

— Не горячись, — сказал Цугрик. — Тебя никто не просил брать на себя функции завфермой. Вы сказали, что будете сами, — вот и выполняйте ее работу. Сведения — это святое дело, они помогают…

— Что они там помогают!.. — с сердцем сказала Галя. — Вы напишите в первой графе, что съела корова, а я во второй с закрытыми глазами напишу, сколько она дала молока! От этих журналов прибавится ли хоть литр, скажите?

— Дитя мое, — мягко сказал Цугрик. — Вы можете изворачиваться с учетом как хотите. Все мы знаем, что не прибавится. Но научный метод есть научный метод. Он требует строгого учета и отчета. Молоко, так сказать, в руках божьих: корова может дать, может и не дать. Отчетность же в руках человечьих: тут уж дай — и все! Если греют за молоко, сошлись на корову, на корма. Если греют за отчетность — не на кого сослаться, ты виновата. Поняла? Как хотите управляйтесь, а сведения представляйте и бумаги заполняйте все до единой! — Он спохватился, что напрасно так откровенничает, и мигом свернул на попятный: — Не смейся, это действительно имеет огромное значение. Вот ты Сливу свою как кормишь?

— Как всех, но…

— А когда она молоко зажимает, комбикормцу подсыпаешь?

— Немного, только чтобы она успокоилась.

— Ну вот, а мы посмотрим на сведения и определим: эта корова нерентабельна, ее сдать на мясо. Комбикорм нам нужен для тех, кто дает молоко, а не ломается. Бери журнал, и пишите с богом.

Галя повертела в руках журнал и положила его на стол:

— Не будем писать. Сведения эти глупые.

— Но-но, — сказал Цугрик. — Все фермы пишут, и никто не протестовал.

— А мы протестуем! Не будем, не будем!

— Тогда придется поговорить с вами по другой линии, — невозмутимо сказал Цугрик.

— Ну и говорите! — крикнула Галя и выскочила.

За дверью она крепко сжала руки, чтобы успокоиться — так все в ней вдруг заколотилось. «Я становлюсь грубиянкой, как Ольга, — подумала она. — Привыкаю, как видно».

Она поймала Воробьева в момент, когда тот запирал кабинет. Председатель поморщился, но кабинет открыл, и они вошли.

— Дайте нам крышу, — сказала Галя. — Нас заливает.

Председатель устало потер лоб, глаза и вдруг вызверился:

— Идите вы ко всем прабабушкам, только у меня и забот с вашими крышами! Это что, специально за этим приехала?

— Да.

— Убирайся обратно!

Галя встала и пошла к двери.

— Подожди, — окликнул он, посопел и сказал: — Передай Иванову, пусть соломы еще стог подбросит — и перезимуете.

— Не перезимуем, — сказала Галя. — Мы все переболеем и коров угробим. Я буду писать в газету.

У председателя был такой вид, что только пистолет в руки. Он схватил палку и забарабанил ею в стену так, что посыпалась штукатурка.

— Что за шум, что за пожар? — сказал Волков, вбегая. — А! Руднево прибыло! Как там коровки, привыкли?

— Не привыкли, — злобно ответила Галя. — Удой — десять литров.

— М-да… — сказал Волков. — Ну, осень пошла, удой, ясно, ниже… Но вообще… Аппараты хоть не портятся?

— Пока нет, но они же не всё выдаивают!

— Терпите, — сказал Воробьев, уже немного успокоившийся. — Терпите, к весне улучшится. Но аппараты не аппараты, а молоко гоните!

— Кажется, вы только это и умеете: «гоните, гоните!» — сказала Галя раздраженно.

Воробьева это почему-то не задело, он смолчал, а Волков улыбнулся.

— Теперь я все поняла, — сказала Галя. — Когда вы привезли аппараты, мы чуть не плясали, теперь мы чуть не плачем. Как же это получается?

Председатель и парторг молчали.

— А вы что, против работы? — спросил Волков холодно.

— Или против механизации? — добавил Воробьев.

— Нет, мы не против механизации вообще. Но если бы вы заранее узнали — а вы должны были узнать, это для вас не первый раз, — вы бы не свалили нам все это на голову: нате и давайте! Вы бы объяснили, что надо медленно вводить и не спешить наваливать на нас по семнадцати коров. А теперь у нас уже по двадцати одной корове, и нет уже никакого выхода: к аппаратам они не готовы, а рук у нас только по две! Мы не против работы, Сергей Сергеевич, и не смотрите на меня такими ледяными глазами. Мы работаем, и вы не смеете нас упрекнуть. Но мы за нормальную работу. В городах семичасовой рабочий день, а у нас выходных нет, крутимся с утра до ночи. Если такая работа — мы против.