У пределов мрака - [110]

— Не понимаю, зачем мне нужна алгебра, — обратился я к приятелю. — Я остался один на этом свете, у меня хорошая рента. Я ежедневно посещаю питейное заведение и честно расплачиваюсь за выпитое в баре Тремана возле пристани.

— Голуби шорника клюют что-то на небольшой городской площади, — ответил мне мой спутник. — Я сейчас стану швырять в них камни. Мне хочется подбить голубого.

Я заметил, что мой приятель хромает, и только теперь понял, что иду вместе с Дэвидом Воском.

— Постой, — удивился я. — Это же ты, Боек! А я думал, что разговариваю с Жеромом Майером.

— Ты что, не заметил, что он спрятался в сточной канаве? — сказал Боек.

Я заискивающе улыбнулся; мне почему-то хотелось подольститься к Воску.

Почему я хотел доставить удовольствие этому мерзкому типу, которого всегда сажали на заднюю парту, так как он вонял, словно козел, и у которого воспаленные сальные железы на коже вздувались гнойничками, словно бородавки у жабы?

Желтые солнечные лучи заливали совершенно безлюдные улицы; стояла сильная жара, характерная для бабьего лета. Голуби к этому времени улетели с площади и принялись ворковать на дальней крыше.

— Посмотри, — сказал Воск, — у булочника остался только один хлебец.

Действительно, корзины булочника, сплетенные из светлых ивовых прутьев, опустели, и даже в стоявших на полках банках и коробках виднелись только какие-то комки грязи.

Я увидел единственную буханку хлеба, лежавшую на мраморной полке, серую, выглядевшую так, словно ее слепили из глины. Она показалась мне жалким одиноким островком в безбрежном океане.

— Боек, — сказал я, — все это мне совсем не нравится.

— Еще бы, ты никогда не сможешь решить задачу про курьеров! — с презрением отозвался Воск.

Я уныло потупился. Я не сомневался, что со мной не может случиться ничего более страшного, чем неспособность решить эту проклятую задачу.

Если мы разломаем этот хлеб, то увидим, что внутри он заполнен живыми существами. Булочник и его семья очень боятся этой гадости. Сейчас все они спрятались в помещении пекарни, вооружившись ножами.

Наша кухарка собиралась отнести булочнику сосиски, чтобы он их приготовил. Завтра я принесу это блюдо в школу и дам тебе попробовать. Это очень вкусно, Дэвид.

Не стоит утруждать себя, — ответил мой спутник. — Этой ночью булочная должна сгореть, и все, кто находится внутри пекарни, тоже сгорят. Сгорят и живые существа в хлебе.

Я не нашелся, что ответить ему. В то же время мне было жаль, что пропадет хлеб с сосисками.

Ты все равно не стал бы его есть, — заявил мой товарищ. И я нашел его высказывание справедливым. Не могу объяснить, но почему-то в этот момент мне стало мучительно трудно видеть подробности происходящего вокруг нас, и даже мои отрывочные мысли начали причинять мне боль.

Дэвид, — сказал я, — у меня болят глаза. И твои слова отзываются в моей голове странным металлическим скрежетом. Хорошо еще, что ветер не доносит до нас запахи конюшни, а то я взвыл бы от этой вони. И если мне на голову опустится муха, я уверен, что у нее окажутся железные лапки, и она легко процарапает мне черепную коробку.

Он что-то ответил мне, но вместо понятных слов я услышал странную фразу среди сплошного шума.

— У тебя поменялась сфера восприятия, и твои чувства взбунтовались.

— Послушай, Дэвид, — продолжал я, — почему так получается, что я вижу старика Эркенслаха, лежащего у подножья лестницы в его библиотеке? У него разбита голова. Что с ним случилось? И почему я вообще вижу все это?

Боек с презрением оглянулся на меня.

— Разумеется, с твоим стариком ничего не случилось. Ты просто видишь то, что происходит в другом времени.

— Я плохо понимаю тебя, — еле слышно пробормотал я.

— Как ты можешь понимать меня! Для тебя даже задача с почтовыми курьерами кажется невероятно сложной, — ответил он мне с непонятной злобой.

— Мне кажется, что мы очень давно ушли из школы. Гертруда, наша кухарка, и горничная Берта будут очень беспокоиться.

— Ничего подобного, жалкий цыпленок. Лучше посмотри, разве тени вокруг нас сместились?

Действительно, тени на небольшой площади оставались на прежних местах — как тень большого забавного насоса, так и тень двуколки булочника, взывавшей к небу своими задранными кверху оглоблями.

— Вот, — бросил я, — наконец хоть кто-то появился…

Площадь, о которой я говорил, называлась Малая Песчаная. Она была треугольной формы, и от каждого ее угла отходили улицы, словно трубы для оттока воды, приделанные к треугольному бассейну. Я заметил в глубине длинной улицы Голубого Кедра чью-то неясную фигуру.

— Это старуха Буллю, — заметил Боек. — Противная тетка!

— Ты что! — воскликнул я. — Мадам Буллю — это же почтенная пожилая дама из большого магазина Блана, расположенного на привокзальной эспланаде! Это одна из самых достойных дам не только нашего города, но и всего мира!

— Понимаю, понимаю, — ответил он с еще более презрительной снисходительностью, — ты все еще плохо воспринимаешь то, на что смотришь. Но все придет к тебе, малыш, придет в свое время.

Я печально понурил голову. Никогда еще я не чувствовал себя таким жалким, таким невежественным.

— Ты меня презираешь, Боек, — пробормотал я, — но ведь я стараюсь делать все, что могу, чтобы научиться…