У него ко мне был Нью-Йорк - [9]

Скажет: пережитое было нормальным.

Скажет: ты никогда не была виновата.

Скажет: теперь тебе обеспечен полёт.

Элинор смеялась, ставила песню «I’ll do it my way» Фрэнка Синатры и говорила, что это гимн всех нарциссических личностей мира. Она околдовала меня умом и иронией. Именно она и сняла с меня окончательно заклятие прошлой жизни. И, выйдя из её дома тем холодным майским утром, я расправила плечи и поняла, что готова к другой версии любви.

Видео с синхроном Элинор вышло через две недели, из полутора часов в интервью вошло только несколько минут, но я и не переживала. Мне, наоборот, жадно хотелось оставить её слова себе. Эта украдкой вырванная у судьбы терапевтическая сессия с самой могущественной ведьмой мира была только моей, рыжеволосая и зеленоглазая Элинор улыбалась в то утро одному человеку, её слова больше никому не нужны были так.

А спустя месяц я получила от Элинор письмо. Она сообщала, что ей хотелось бы стать моим другом и что она была бы рада прогулке по Центральному парку в компании мужей. Что она мечтает познакомиться с моим Д. Что общение могло бы стать интересным приключением для всех. Послание заканчивалось словами: «Хочу пожелать тебе никогда больше не подвергать себя сомнению». Я не волшебница, Элинор, только учусь. Но, кажется, у меня получается. Например, у меня появилась такая подруга.

Как разъярённая волчица

Быть женщиной. Говорили — быть нежной, полупрозрачной, шёлковой, чтобы голос мурлыкающий и вечно волшебное настроение, чтобы прикосновение твоё было словно кончиком пёрышка по коже, вставшей пупырышками.

Оказалось, быть женщиной — это уметь давать отпор и говорить «нет», сжимать кулак, даже если и внутри кармана в данный момент. В Америке используют классное прилагательное tough — «таф»: быть сильной, жёсткой, быть, если нужно, злой, стоять за себя, защищать, отпугивать идиотов сурово изогнутой бровью. Знать свои границы.

Говорили, быть женщиной — это искать и успешно находить себе любимого. Чтобы ласковый был и добрый, чтобы, как обещала моя мама, «хороший мальчик», книги, там, на полках, правильная кассета в плеере, и чтобы не курил сигареты, и разговаривал учтиво, чтобы было на чью широкую грудь положить вечером голову.

Оказалось, быть женщиной — это уметь справляться даже с самым сложным и скалиться, как разъярённая волчица, если того требуют обстоятельства, получать удовольствие и даже удовлетворение от самой себя, зажигать вечером душистую свечку и бесстыже кайфовать, даже если нет никого, кому положить голову на грудь.

Говорили, быть женщиной — это материнство, мол, придёт день, и станешь мамочкой. При папочке. Нет же для женщины дня счастливее, и проснёшься в роддоме королевой: я смогла, инициация пройдена, и теперь весь мир падёт к моим ногам, я привела в этот мир человеческую душу, преклоните колено, как перед Кхалиси, подарите бриллиант.

Оказалось, материнство — это знать, что каждый час, каждую минуту и секунду этой жизни ты можешь остаться с ребёнком одна, наглухо ненужная второй половине события, просто так это устроено, and that’s the way it is[1]. Материнство — это умение замкнуть на себе обе энергии, мужскую и женскую.

Говорили, быть женщиной — это вечно присутствовать таинственным гулким эхом, уметь соответствовать, эффектно оттенять, подчёркивать его достоинства, быть спутницей, подругой жизни и элитным выбором.

Оказалось, быть ей — дорога рыцаря, путь самурая. Пусть и бархатного временами, и с нежным голосом, и пёрышком по коже тоже можем. Было бы желание. И цель.

Холодное сердце

Память рисует зиму в Москве, серую мглу во дворе, мою белую замёрзшую за ночь машину. Я завожу её, чтобы грелась, сажаю четырёх-, пяти-, шестилетнюю дочку С. на заднее сиденье в детское кресло, включаю ей саундтрек из «Холодного сердца» и сцарапываю толстую наледь с лобового стекла.

Как много раз мы оставались одни. В холоде новогодней Москвы, укрываясь мамско-детскими объятиями, как тяжёлым пуховым одеялом. Помнишь, такое, особенно тёплое, бордовое, доставала из шкафа бабушка ближе к декабрю, и ты сама ребёнком в нём будто бы утопала?

Ты уже не ребёнок, ты мама, и пуховое одеяло — это та важная эмоция, оставшаяся в родном городе, интимная, шёпотом, серебряной ниточкой зимы, связью мамы и дочки, живущих большую часть времени вдвоём. Мир одной маленькой семьи, так долго продержавшейся молодцом на девчачьих ногах. Розовые детские зимние сапоги-дутики на липучках.

Мы несёмся по январской Москве, открыв окна автомобиля, и горланим «Отпусти и забудь» из мультфильма «Холодное сердце». Хочу никогда не забыть, как много магии я высекла сама из себя тогда, будучи одинокой мамой в Москве десятых годов.

Символом свой одинокости тогда назначаю лязгающее техно в клубе «Солянка» — единственную вечеринку, куда я умудрилась выбраться на два часа за два первых года. Когда малышка достаточно подросла, чтобы я иногда могла оставить её у родителей. Помню своё материнское откормившее тело на танцполе и недоумение в каждом его мускуле — привычные когда-то движения стали мне будто бы малы, я выросла из тех ритмов, которые нравились мне до родов. Я тогда пыталась как-то подобрать пароль к старым ощущениям, но не смогла. Те ощущения больше не работали. В итоге я замерла одна посреди этих танцев, пробралась к выходу через толпу, а потом вышла из громыхающего клуба, поймала такси и поехала к ребёнку. И слушала по дороге домой «Отпусти и забудь» в плеере. Я тогда отчётливо поняла, что слишком сильно изменилась и искать счастье по старым адресам бесполезно.