У него ко мне был Нью-Йорк - [42]

Глубокая психотерапия началась, когда я посмотрела на свою детскую фотографию другими глазами. Трёхлетняя, сладкая, кудрявая. Раньше я глядела на эту карточку и не ощущала ничего. Ноль.

Мне пришлось в неё как будто «провалиться» и представить себе во всех деталях этого ребёнка, который прячется за маминой ногой. Захотелось взять на руки.

Это желание стало фундаментом.

Подлинной, ласковой, материнско-сестринской заботой о себе.

Я часто использую этот приём, когда надо принять решение исходя из истинных мотивов или как-то экстренно самоутешиться, я себя будто бы беру на ручки.

С телом было примерно так же.

Представь: ты лежишь в ванной, ты — разморённая и расслабленная — смотришь на правую коленку, торчащую над водой. Ты видишь на коленке едва различимый белёсый шрам, рассекающий её на две половины. И это — переход в прошлое, ты как будто проваливаешься в него. Это тот шрам, который ты получила, когда тебе было одиннадцать и ты на даче пыталась угнаться за старшими братьями на велосипедах. Они оба по очереди так лихо вписались в поворот около пруда. А у тебя не получилось. Ты тоже попыталась вписаться в поворот лихо, но — под слишком крутым углом.

И вот — твои разбитые локти, солёные слёзы, коленка, по которой струится вниз кровь, смешанная с дорожной пылью. Дохожу до нашего участка уже пешком, придерживая грязными руками руль велосипеда. Бабушка обрабатывает раны йодом.

В теле, данном тебе при рождении, жить до смерти. Тело — твой единственный дом и всё твоё имущество.

Как же можно его не ценить?

Ровно те же ноги с коленками, рассечёнными шрамами, несут тебя по жизни в тридцать лет. Когда-нибудь они сморщатся, подсохнут и поведут тебя по старости. Возможно, они будут ныть и болеть.

Когда я думаю об этом, я испытываю благодарность к телу, к своему драгоценному скафандру, вечному вечернему платью, айфону-3000.

Тело — верный друг.

Космолёт, способный доставить во вселенную дитя.

Золотой компас.

Эрогенная зона, улавливающая прикосновения его рук.

Тыльная сторона его ладони на моей щеке.

Джолин

Я много где встречала Джолин. Вначале она меня забавляла, потом вызывала интерес, а в конце концов я привыкла к ней, как, наверное, можно привыкнуть к домовому, если верить в магию. Только она была городской. Как гриб, эта леди вырастала на самых весёлых мероприятиях, безумных вечеринках, безбашенных концертах. В Нью-Йорке, чтобы жить в ритме, необходимо тусоваться, сливаться с толпой, становиться частью калейдоскопа. Я делала это нечасто и каждый раз натыкалась на неё.

Джолин была сигналом, что я пришла в правильное место. Она — это двухметровый, если не больше, норвежец лет сорока пяти, переодетый в женщину. Размер ноги примерно сорок восемь. Огромной фигурой и чертами лица он напоминал Фрекен Бок из советского мультфильма — высокая статная леди то в шляпке с вуалью, то в шубке с муфтой для озябших рук, то в потрясающем полосатом купальном костюме. Мушка, пудра, яркие румяна, нитка жемчуга и узкие подкрашенные губы. Мне кажется, она с ног до головы была упакована в какой-то отборный винтаж, и весь смысл её образа заключался в диалоге с прошлым.

Собственно, в первый раз я и встретила Джолин на барахолке в заброшенном здании банка, куда стекались в тот уик-энд все хипстеры. Я знала, что в Нью-Йорке, особенно в более молодёжном и живом Бруклине, бывает много фриков по выходным, но она околдовала меня с первого взгляда. Нордический тип, фигура спортсмена, Пер Гюнт, развернувшийся к миру своей нежной, женственной стороной. Абсурд, гротеск и прелесть. В тот день я застала её выбирающей броши с камелиями и крупные «бабушкины» клипсы.

В другой раз я по работе отправилась на экологичный модный показ, где вся одежда была сделана из вторичного сырья и тканей, выброшенных на помойку. Дело было летом, в духоте и солнцепёке, под Манхэттенским мостом, и я узнала Джолин со спины. Она — выше всех вокруг на три головы — грандиозным кораблём плыла по пёстрой толчее к своему месту, в первом ряду возле подиума. В руке её плескался коктейль «Маргарита» с вишенкой. В платье в мелкий полевой цветочек, в соломенной шляпке и с биноклем на золотой цепочке вроде тех, что обычно берут в Метрополитен-оперу, она была прекрасна.

Конечно, я стеснялась с ней знакомиться. То, что её зовут Джолин, я узнала случайно и уже не могла забыть. На излёте августа моя подружка А. уговорила меня отправиться на утренний рейв на корабле. Сама я ни за что на подобное не решилась бы, я же перестала ездить на рейвы в восемнадцать лет, но моя подруга всегда играла роль ведущей в неизвестность и в приключение, и, нацепив на себя в пять утра платья с пайетками и обсыпавшись блёстками, мы отправились на танцы.

Утренний здоровый рейв был смешным и очень нью-йоркским праздником — для тех, кто хочет повеселиться, как в юности, и при этом успеть на работу и вообще не вылететь из ритма взрослой жизни. Он начинался в пять утра, включал в себя медитации, йогу, завтрак, распивание смузи и бешеные пляски во время восхода солнца, такими кульминациями обычно заканчивались клубные вечеринки моего первого и второго курсов, но в них было много самоуничтожения, а тут все были свежи и трезвы.