У нас все хорошо - [80]

— В нескольких местах.

— Плохая новость для такого закоренелого бездельника, как я.

Штайнвальд чешет голову под шляпой. Он почти не снимая носит свою маленькую коричневую фетровую шляпу, из-под которой выбиваются темные кудри.

Филипп говорит:

— У вас миленькая шляпа, Штайнвальд. Она напоминает мне шляпу нью-йоркского полицейского из американского фильма Французский связной. Ну, помните, Джин Хэкман, погоня, когда шикарный лимузин гонится за поездом городской железной дороги, которая проходит по эстакаде.

Штайнвальд сжимает губы так, что они белеют. Филипп думает: ну вот сейчас Штайнвальд переведет разговор на тему повязки. Но нет. Штайнвальд игнорирует повязку, как будто убежден, что Филипп вымогает из него сочувствие, и сверх того полагает, что надежнее всего оставаться чуждым всякой угодливости, он лишь добавляет по-деловому, перед тем как уйти, что они с Атамановым не смогут починить крышу. Но, если Филипп хочет, он может подобрать надежную и недорогую фирму и проконтролировать работу. Штайнвальд непринужденно смотрит на Филиппа, и Филипп, не зная, что ответить, бурчит недовольно «спасибо» и снова поворачивается к телевизору.

До ужина остается еще час времени, и Филипп, как обычно, постоянно переключая каналы, дольше всего задерживается там, где говорят или что-то зачитывают вслух. Может, говорит он себе, встретится фраза, которую он сможет ввернуть Йоханне или которая пригодится ему в какой-то другой связи — с Атамановым и Штайнвальдом, в разговоре с почтальоншей, при разглядывании фотографий, которые висят в бабушкиной спальне над комодом. Ему нужно много всяких фраз.

Я еще слишком мал для твоих сказок на ночь. Там будет официальный прием, наденьте что-нибудь темное. Почему ты мне сразу об этом не сказала? Нельзя же впускать такого клоуна. Да и молодые коллеги напирают сзади со своими детскими шуточками, но мало-помалу все мелкие критиканы отваливают в сторону. Ну хватит, Эдда, прекрати свое нытье и стенания, возьми себя в руки! Добрый вечер, Йоханна расскажет нам, какой будет погода. Ему срочно нужен врач! Пропустите меня! Если ты сейчас не уйдешь, я вышвырну тебя, а если мне это не удастся, я позову кого-нибудь на помощь. Завтра мне надо снова вернуться, а я еще совершенно не созрел для этого. Кто выигрывает? Никто, просто одна сторона проигрывает медленнее, чем другая. Это самое верное слово. Я не хочу, чтобы мне приходилось выпрашивать каждую пару чулок. Минуточку, отныне это твоя история, но уже никак не наша. Не ломай себе мою голову. Ложись спать, само все пройдет. Все склоняет к лени. Вероятность дождя шестьдесят процентов. Ветер северо-западный. It’s a crying shame[74]. Говорят, правда, там случаются оперные сцены, но это все одни уловки.

На стене в туалете университета Филипп прочитал как-то фразу:

«Однажды я услышал трубный глас, но не знал, что это значит».

Такие вещи почему-то запоминаются.

За ужином они говорят про шишку Филиппа, и Штайнвальд рассказывает про несколько несчастных случаев на стройке, свидетелем которых был сам или о которых слышал от других. Самое сильное впечатление на Филиппа производит потерянный глаз. У полностью загруженного тягача на стройке лопнула шина, и давлением воздуха отшвырнуло камешек с такой силой, что он выбил глаз одному рабочему. Этот рассказ поражает Филиппа. Он погружается в мысли об огромном седельном тягаче, о черной повязке для глаза, о морских разбойниках и флибустьерах, которые похищают дочерей польской шляхты, и некоторое время просто молчит. Но потом, уже лежа в постели (слушая, как один из рабочих играет на поперечной флейте, просто для своего удовольствия), он рад, что поранил голову, и ищет положение, при котором чувствовалась бы шишка, но не чувствовалась боль.

С опозданием до него доходит, что у него тоже есть в запасе история про грузовик. Теперь он сердится на себя, что упустил случай рассказать историю, которая пришлась бы так кстати. Хотя Штайнвальд и Атаманов еще не легли спать, а занимаются на верхнем этаже благоустройством своих комнат, Филипп сопротивляется потребности встать еще раз. Но для того, чтобы в следующий раз за ужином держать эту историю наготове (ему приходит также в голову, что и Йоханна еще не знает этой истории), он рассказывает ее себе самому не меньше четырех или пяти раз, в различных вариациях.

Во всех версиях ему шестнадцать и он сбежал из дома. Один раз его подбирает финский дальнобойщик, который едет в сторону Греции, в другой раз бургенландский, направляющийся в сторону Франции. Оба шофера заезжают среди ночи на небольшую парковочную площадку и ложатся головой на руль с намерением часок поспать. С этого места история развивается по одной и той же схеме: в отличие от шофера, Филиппу совсем не хочется спать, потому что он не устал. Кроме того, ему досаждает включенное на полную мощность отопление, а шофер, беспокоясь за свою слегка простуженную шею, запретил открывать окно. В кабине царит гнетущая жара. Филипп, скучая, смотрит в сторону дороги, на фары, сверлящие темноту. Через некоторое время на почти пустую площадку въезжает седельный тягач и пристраивается прямо перед ними. Фургон подает назад, расстояние между ними медленно сокращается. В этот момент шофер рядом с Филиппом просыпается, отрывает голову от руля, видит в полусне приближающиеся задние огни, лицо его искажается от ужаса, он упирается в руль и давит на тормоза, но они не реагируют Шофер в панике, сейчас он врежется в идущую впереди фуру, он, широко раскрыв рот, снова жмет на тормоза. Но и на сей раз никакого результата. Шофер уже начинает выворачивать руль. Но тут Филипп хватает его за плечо и кричит (тут возможны варианты):