У нас все хорошо - [76]

Она имеет в виду возню Петера с моделями в мастерской и игры, от которых он никак не мог отказаться, пока не попал в совершенно безвыходное положение. Показательные примеры в части радикальных мелочей. Когда-то поначалу его игры сигнализировали для Ингрид его свободу и жажду приключений, креативность и волю к самоутверждению. Но насчет всего, кроме воли к самоутверждению, Ингрид ошиблась. На самом деле это было продолжение собирания окурков в гороховое время, возникшее в первые послевоенные годы, родившееся из нужды, совершенно неэффективное, в конце концов, бессмысленное предприятие, которым Петер занимался, чтобы увильнуть от более серьезных планов.

Знаешь ли ты Австрию?

Ингрид думает: медленно, очень медленно, но картина все же сложилась.

Она намыливает детям головы и промывает их тонкие, легкие волосики, как это делала и ее собственная мать, когда Ингрид с Отто вместе сидели в ванне. Ингрид уже почти не помнит Отто. Но в памяти почему-то сохранилось, что мать называла Отто енотом, а ее (Ингрид, Гитти) хорьком. И она называет Филиппа енотом, а Сисси хорьком. Дети пронзительно визжат, и хотя Ингрид вымоталась на дежурстве и на прогулке, и хотя у нее от холода побаливает голова, она уговаривает детей посоревноваться, кто дольше продержится под водой. Дети зажимают носы и по команде На старт! Внимание! Марш! набирают открытыми ртами побольше воздуха. Перед тем как сверкнуть попками, уйдя под воду, они крепко зажмуриваются. Их лица с надутыми щеками кажутся под толщей воды размытыми и увеличенными. Ингрид думает о рыбках, снующих под мостом. Скрежет трамвая на Пётцляйндорфштрассе слышен теперь так же хорошо, как тиканье счетчика газовой колонки.

Они повторяют игру несколько раз подряд. Один раз дети что-то кричат под водой, а потом спрашивают, поняла ли Ингрид, что.

— Капитан Дунайского пароходства?

— Нет! — визжит Сисси.

— Тогда еще раз.

Ингрид сидит около ванны, пьет по глоточку кофе. Воздушные пузырьки лопаются на поверхности воды. Голоса детей поднимаются к Ингрид глухо и искаженно, но все равно понятно.

— Попокатепетль?[70]

— Нет!

Плеск бурный, но слишком быстрый: был — и нету. Все проходит, а время вообще летит как на крыльях. Что я сделала за это время? За последние шесть месяцев? За последний год? Много было хлопот с детьми. Сисси на будущий год пойдет в гимназию, Филипп в школу, и тогда самое трудное с ним будет позади. А со мной? Все, что происходит, связано с детьми. Я выстраиваю годы по событиям, которые касаются меня косвенно. Раньше — я познакомилась с Петером, а на следующий год я кончила школу, а еще через год был мой первый выкидыш, и опять же через год я ушла из дома, потом я получила диплом. А теперь уже дети идут в школу, болеют скарлатиной и так далее. А я: живу при них.

Дети моют свои гениталии, а Ингрид рассказывает им, что в зоопарке в то время, когда Петер работал там фотографом, погиб тюлень — проглотил фотоаппарат советского солдата. И что у советских солдат раскосые глаза, как у маленького Водяного[71] в любимой книжке Филиппа (волосы у него, кажется, зеленые? в них запутываются водяные лилии, когда он мчится сквозь водоросли верхом на обросшем мхом карпе).

На детей это производит впечатление, они снова ныряют. Ингрид должна засекать время. Она сидит, глядя на часы, прошло десять секунд. Сейчас вынырнет Филипп, да так, что все стены будут забрызганы, и с изнеможением и огорчением прохрипит, что Сисси опять его победила.

Может, это последний раз, когда дети ныряют на спор, думает Ингрид. Внизу тем временем звонит телефон. Петер зовет ее, и она сбегает вниз по лестнице, хотя дети еще не вынырнули. Она считает, что, если на детях еще и осталась какая-то грязь, она отмокнет сама по себе.

Это ее отец с поздравлениями и пожеланиями счастья в новом году, в голосе чувствуется осадок всего того, что было сказано между ними прежде, дополненный несколькими словами, которыми он обменялся с Петером. От имени Альмы (как он говорит) он сетует на то, что Ингрид не пришла к ним на Рождество.

Ингрид прижимает трубку плечом и вытирает мокрые руки о платье. С тех пор как Петер и ее отец пустили в ход кулаки, когда они разъединяли мебель в гостиной, контакты между 13-м и 18-м районами сведены к минимуму.

— Рождество — это праздник мира и покоя, папа. — Ингрид не проявляет враждебности, но явно дистанцируется. (Песни, объятия, поцелуи, игры в благодарность и дурацкие притворные речи — всего этого ей совсем не хотелось.) — А мне совершенно необходим покой и мир.

Отец снисходительно вздыхает. Таким мягким она его давно не помнит. Он еще раз повторяет приглашение на первый день нового года. Но поскольку Ингрид, помимо пиротехники, не хотела бы начинать новый год семейными выстрелами и взрывными эффектами, она переносит свой визит на день, примыкающий к ее следующему ночному дежурству.

Она тут же говорит:

— Лучше я приеду одна.

Петера ей даже спрашивать незачем, а дети, которым у дедушки с бабушкой скучно, горнолыжный спуск и прыжки с трамплина с таким же успехом могут посмотреть и дома.

— Мать огорчится. Ей хочется повидать внуков. — После паузы он спрашивает: — Как у тебя-то дела?