У нас все хорошо - [106]

(Аплодисменты. Занавес.)

Кое-что еще — что, Альма?

Она спрашивает себя, почему люди скорее готовы поверить фантастической идее о Боге и вечной жизни, нежели тому, хоть об этом и нелегко помыслить, что со смертью все заканчивается и мы (мы) больше уже не выйдем сухими из воды. На протяжении всей жизни человек испытывает постоянное желание, чтобы ему повезло, и до самой смерти цепляется за ничем не подкрепленную надежду на то, что так оно и будет продолжаться вечно.

Как про нее говорили в детстве, жаль, что в ней пропал мальчик. Да?

Как выглядела в те времена Тиволигассе в Хитцинге? Широкая серая улица, серая-серая, ухабистая и пыльная.

Минуточку…

21 февраля 1945-го, когда из разбомбленного зоопарка улетели редкие птицы и позалетали, спасаясь, в разбитые окна вилл в Хитцинге. Оставшиеся в городе дети устанавливали местонахождение птиц, в ту пору это выражение было в ходу — установить местонахождение. Вместе с сыном доктора Йокля Отто поймал тукана, которому уже была уготована участь найти свой конец в кастрюле у Йоклей в качестве разнообразия скудного пайка в последние недели.

Ты еще помнишь? В последний год войны ты научилась проверять, разбавлено молоко или нет. Если окунуть вязальную спицу в молоко и на ней останется капля или след от молока, значит, оно не разбавлено, а если все стечет, значит, добавлена вода.

Скисшее? В треснутом стакане?

Это Ингрид написала или Отто?

Почтовая открытка?

Нет ответа.

За всех живых и мертвых.

(Аплодисменты. Занавес.)

Кое-что еще — о чем ты, Альма?

Она видит во сне маленьких поросят. Она со своим отцом разгружает телегу, полную маленьких поросят, относит их по одному в погреб и кладет на полки, где они послушно лежат, все, кроме троих.

Ее отец говорит:

— Этих троих мы не возьмем.

Но эти трое — самые красивые свинки из всех.

Альма снова кладет бойких поросят рядом с другими, и они остаются послушно лежать.

(Браво. Аплодисменты.)

Всевидящий там, наверху, узнаёт и отличит сон розы от сна лилии. Это сказал кто-то, когда Альма была еще маленькой, иногда она пытается вспомнить, кто это был, но не может.

Люди говорят много.

Забывчивость — лучший помощник палача.

Человек не живет даже единожды.

Жизнь состоит из множества дней. И этот день закончится.

В мемуарах графини де Жанлис[87], издание первой половины девятнадцатого века, пятьдесят первая, и последняя, глава посвящена речевым шаблонам, с помощью которых путешественник общается со своим врачом на смертном ложе. Транскрипция фраз на чужом языке.

«Мне конец?»

«Придется ли страдать от сильных болей?»

«Я готов предстать перед Господом».

(Аплодисменты.)

В уже погасшем телевизоре, пока он еще работал и если была включена нужная программа (если-если-если), три года назад умерший русский режиссер отвечал на вопрос, что есть жизнь:

— Катастрофа.

Следует скрывать то, к чему имеешь некоторую склонность.

Да?

:?

Да.

(Black out[88].)

Среда, 20 июня 2001 года

Утром Штайнвальд и Атаманов приварили свадебный подарок Штайнвальда — обручальные кольца — в моторном отсеке «мерседеса», пряча их там от таможенных и налоговых служб, которых они опасаются. Сейчас они стоят рядом с Филиппом в раскованных позах и наблюдают за рабочими, с помощью автокрана разбирающими большие участки крыши и складывающими черепицу у кромки. Когда кран некоторое время не используется, Атаманов вычищает водосточный желоб. В это время Штайнвальд приносит из подвала топор. Он собирается срубить растущее слишком близко к дому абрикосовое дерево, чтобы кран смог заехать и за дом. Филипп не вмешивается, он понимает, что дерево мешает. Однако когда он удаляется к своему крыльцу, он думает: как жаль, что вместе с деревом исчезнет и щетка, висящая на нем. Кто-то привязал ее щетиной вверх к ветке, которой требовалась подпорка. Но дерево было тогда молодым и выросло с тех пор еще почти на полметра.

Топор методично входит в ствол. Повернув голову на стук, Филипп слушает удары и (и) при этом представляет себе, как от них начинает сотрясаться земля под домом, как в комнате Атаманова падает на пол лицом вниз фотография его невесты, как с трудом удерживается сложенная на обрешетке черепица. Штабеля ее рассыпаются, черепица скользит по крыше, съезжает через край и со страшной силой обрушивается на Филиппа.

Его отец часто рассказывал одну и ту же историю — о том, как в пятидесятые годы самое сильное из когда-либо зарегистрированных землетрясений в Австрии застало его в Естественно-историческом музее, как нарочно, в окружении чучел животных. Животные вдруг задвигались и целыми рядами попадали со своих шестов, камней и подставок. Стекла витрин полопались, а он, отец Филиппа, только с трудом удержался на ногах, разинув рот и выпучив глаза, потому что совершенно не мог понять, что происходит. Этот рассказ глубоко впечатлил маленького Филиппа, он не переставал удивляться, представляя себе падающих животных: снежную козу, яванского носорога, сицилийского карликового слона. Однако со временем Филипп убедился, что отец обманул его. Вероятно, кто-то рассказывал ему о том землетрясении и его последствиях для Естественно-исторического музея или отец прочел об этом в газетах и допридумывал пару деталей. Как бы то ни было, Филипп тоже может прекрасно выдавать эту историю за свою собственную.