У - [90]

Эгиль говорит, что от любознательности его почему-то с души воротит. У всякой любознательности должны быть разумные границы. Мир, действительно, увлекателен и разнообразен и все такое прочее, но, подивившись на него какое-то время, надо заняться чем-то реальным. Всю жизнь только и быть открытым для нового и удивляться ему кажется ненормальным. С какого-то момента нужно наконец принять вещи такими, какие они есть, и тратить свою энергию на конкретные действия. И раз уж он взял слово, то хочет нам предложить повернуть наши исследования в русло наук гуманитарных. Он считает, что мы понапрасну тратим силы, когда ищем в природе сами не зная чего. Так мы предстанем перед будущим в роли дилетантов. А судить о нас станут в будущем. И поскольку основа у нас в гуманитарных науках, надо проводить эксперименты, соответствующие нашим знаниям. Я возражаю, мне кажется, было бы печально отказаться от мысли об основополагающих открытиях. Свернув с пути квантитативных методов исследования, ты тотчас же оказываешься на минном поле. Я бы предпочел выложить на стол цифры и неопровержимые факты, которые каждый желающий может перепроверить. Но в то же время я вижу, что Эгиль в чем-то прав. И я говорю:

— Ну, положим. И что же ты конкретно имеешь в виду?

Эгиль не уточнил. Он говорит, что должен подумать.

Я говорю, что пока никто не предложит ничего лучшего, мы будем двигаться в прежнем направлении, но хотелось бы увеличить интенсивность. И тут я напоминаю ребятам о тех амбициозных планах, которые они подавали мне в письменном виде перед отъездом.

Это служит сигналом для самокритических высказываний, обещающих вылиться в слова благодарности за дружескую поддержку. Завтра они примутся за дело. Тут Кима совсем занесло, и он предлагает проводить ежеутренние летучки. Так принято на различных предприятиях. Как он читал, такие летучки очень полезны и эффективны. Кроме того, он предлагает завести специальную тетрадь, брать все на карандаш и широко распространять информацию. К счастью, его предложение отвергается из-за явной несообразности. Ежедневные летучки с отчетом обо всей имеющейся информации в тридцатишестиградусную жару на коралловом атолле, где никто не отвлекается на деловые встречи и где тишину не нарушают телефонные звонки, — идея совсем уж безумная и за уши притянутая. Очевидная глупость.

Вернувшись к костру, после того как помочился, Эвен сообщает, что поблизости кто-то вырезал на пальме «Хуй и пизда вместе всегда». Ребята хохочут. Но я огорчился и расстроился, чувствую себя опустошенным. Я отреагировал на это почти по-девичьи и думаю теперь: «В чем я допустил ошибку?» Довольно скоро перестав себя укорять, я задался конкретным вопросом: кого угораздило там нагрешить? Виновника нужно разоблачить и наказать. Я по очереди вглядываюсь в их лица, переводя взгляд с Кима на Эвена, с Эвена на Мартина и Руара, с Руара на Эгиля и Ингве и затем снова с Руара на Эгиля. Задержавшись на Эгиле, я почему-то снова возвращаюсь к Руару. Руар вспотел, я замечаю, что у него подергиваются губы. Наконец он не выдерживает и разражается сумасшедшим хохотом. Не смог удержаться, признается он. Как ни старался, но под конец не выдержал. Ну никак было не удержаться. Им двигала какая-то неодолимая сила. Какая? Божественная, что ли? Да ну, какое там! Желание, озорство. Он же вот уже несколько недель живет в воздержании. Нет сил терпеть. А мы об этом никогда не говорим, будто ничего такого не существует. Кто ж это вытерпит! А вот вырезал эти срамные слова, и вроде как отлегло. На какое-то время.

Я решил мальчишескую выходку спустить на тормозах. Широта взглядов, очевидно, качество хорошего руководителя. Надо позволить ребятам высвободить все, что накопилось. Возможно, и отдача прибавится.

Эгиль предлагает нам просмотр нового фильма. Он хочет, чтобы мы забыли о разногласиях, фильм должен нас объединить. Хорошее искусство, говорит он, стирает противоречия. Мы отправляемся на фабрику копры и рассаживаемся по местам. Эгиль хочет посмотреть «Ран» Куросавы, а Ким «Летнюю сказку» Эрика Ромера, но Ингве уже сам решил, что нам покажет. Сегодня у нас пойдет «Более странно, чем рай» Джима Джармуша. Своим выбором он попал в самую точку. Джон Лури живет в Нью-Йорке. К нему приезжает в гости племянница из Будапешта. У него нет никакого желания с ней возиться, но у нее нет здесь других знакомых, и вскоре они едут втроем с приятелем навестить бабушку в Кливленд. Они стоят на берегу Кливлендского озера, покрытого льдом и снегом, и не находят нужных слов, совсем как мы сейчас на острове, а потом отправляются во Флориду и выигрывают деньги на скачках. Джон Лури по случайному недоразумению оказывается в самолете, который летит в Европу, а племянница остается с кучей денег.

Когда мы легли спать, Эгиль спел мне на сон грядущий песенку. О том, что на всем свете все детки спать легли, закрыли глазки. Жуткое вранье! Так не бывает, чтобы все дети одновременно спали. Чистая небылица. Нарочно придуманная, чтобы внушить детям, что день закончился. Потому что ночь не наступает сразу на всем белом свете. И на самом деле каждую секунду дети просыпаются и ложатся.