У - [100]

Анархизм.

Полеживаем в тенечке, докуриваем последние сигареты, живем припеваючи. Мы верим в право личности на неограниченную свободу как в экономическом, так и в социальном и политическом планах. Всякое начальство — тирания. Никто не должен никем распоряжаться. Государства нет. Общество самоорганизуется путем добровольного объединения отдельных личностей.

Первые проблемы возникли, когда мы проголодались. Нужно принести воды и приготовить еду. Никому неохота. Никто не берет на себя инициативу добровольно объединиться. Поэтому никто ничего не делает, и Эгиль сам назначает себя начальником, поясняя, что общество не может функционировать, пока мы не почувствовали своей ответственности.

— В основе свободы лежит ответственность, — говорит Эгиль, но никто из нас не соглашается признавать над собой никаких авторитетов.

С какой стати нам его слушаться? Мы все свободные люди и делаем только то, что хотим. Коли Эгиль чувствует ответственность, пускай сам и готовит еду! Нельзя ни к кому приставать, нужно вести себя с людьми покладисто и по-хорошему ладить, а в остальном пускай каждый поступает как хочет. Но если тут кто-то и пристает к другим, так именно Эгиль. Ну привязался и никак не отлипнет! Кроме него, никто ни к кому не пристает. Напротив. Лежим себе отдыхаем, и поладить с нами нетрудно.

— Все мы покладистые, — говорит Эгиль, — но кому нужно такое общество, где никто ничего не делает?

Валовый национальный продукт падает. Эгиль заявляет, что мы не заслуживаем свободы. Мы — упрямые бараны и ничего не делаем, пока нас не заставишь. Человек же должен испытывать чувство удовлетворения, сознавая, что он строит общество, в котором все будет служить на благо ему самому и другим людям. Труд облагораживает человека! Именно работая на себя, мы получим ощущение осмысленности своего существования.

Смешно слышать такие речи от Эгиля. Он еще недавно требовал составить график дежурств, понимая, что одной самодисциплиной он не обойдется.

— Вами нужно управлять! — говорит он.

Эгиль считает, что мы недостойны такой формы правления. Нам она слишком легко досталась. Вот если бы мы свергли существующий государственный строй путем восстания и ввели анархию, тогда бы мы ее ценили, говорит Эгиль. А вот так, как сейчас, она не имеет смысла. Эгилю надоело.

Мы закрываем эксперимент.

Восемнадцатый костер

Мы устали и раскисли, но чтобы вынести какой-то урок из проведенного эксперимента, необходимо его всесторонне обсудить. Это нам прочно внушили смолоду. Сперва сделать что-то, потом обсудить. Понять. Оценить. Главное — понять. И потом оценить. И всегда в такой последовательности. Тогда все нормально.

Итак, мы на опыте познакомились с семью-восемью типами правления, и у нас должно хватить выучки для обоснованных выводов. Эвен говорит, что, по его мнению, в ряде систем есть положительные стороны, но, почему что-то там не срабатывает, сказать трудно. Есть разница между теорией и практикой, говорит он. Если бы мир был абстрактным, все было бы гораздо проще. Но в действительности это не так. И в этом-то загвоздка. Мир существует непрерывно в пространстве и времени, и проблемы так сложно переплетаются, что трудно учесть все сразу в единой теории. Всегда останется что-то, о чем никто не подумал. А те, кто находится у власти, зачастую отличаются слепотой и эгоизмом. Похоже, это наша общечеловеческая черта. Эвен отказывается делать какой-то выбор. Он молод и настроен релятивистски. Эвен считает, что одним годятся одни системы, другим — другие. Это всегда будет зависеть от обстоятельств, среды, унаследованных традиций.

— Наследие и среда, — говорит Эвен.

Ким склоняется в пользу социализма в той или иной форме. Неавторитарный социализм — вот что было бы лучше всего, говорит он. Другими словами, анархизм или социал-демократия. В анархизме слишком много самонадеянности, а социал-демократия слишком уж предсказуема. Кроме того, Ким не верит, что все люди равны. Равные исходные условия — это хорошо, но нужно поддерживать и тех, кто отличается от других, как в положительную, так и в отрицательную сторону. Так, ему кажется, что ему самому в школе могли бы оказать и побольше поддержки. Ему очень обидно, что ему никто не помог. Теперь вот он стал художником и вынужден потуже затягивать пояс. Если бы его в детстве как следует поддержали, у него, вероятно, были бы другие идеалы, он стал бы проще, получил бы толковое образование, женился бы, нашел работу и имел бы постоянный заработок. А вместо этого он обречен быть художником и критиком системы. Он вынужден рисовать и рисовать. И это его не вдохновляет.

Мартин считает, что лучше всего было бы идти путем просвещенного абсолютизма. По-настоящему просвещенного! Не так себе, средненько, а даже чрезвычайно просвещенного. У абсолютного правителя должно быть высшее образование, разносторонние интересы, кроме того, он должен поездить по свету. И если его к тому же привлекают идеи социализма и он — или, разумеется, она — отличается бескорыстием, тогда, по мнению Мартина, ничего лучшего нельзя и пожелать. Правитель избирается народом, и его — или ее — привилегии не являются наследственными. Исполнив свою работу, правитель вновь обретает статус частного лица. Без всяких там жирных выплат или автомобилей. И дополнительных льгот. Может быть, даже без специального трудоустройства. Здесь гарантия того, что кто-то не выдвинет свою кандидатуру из корыстных побуждений. Просто надо найти чрезвычайно симпатичную личность, сердечного и доброго человека, и попросить его, чтобы он (или она) взялся править по собственному разумению. При таком устройстве можно быть уверенным, что общество постоянно будет изменяться. Если мы выберем человека, который больше всего любит кино, то его усилия будут сфокусированы на кинематографе и у нас будет снято много фильмов, а в следующий раз можно выбрать человека, увлекающегося земледелием и народными преданиями, и тогда в течение нескольких лет все внимание будет обращено на них. Организованный подобным образом просвещенный абсолютизм вызовет неопределенность и нестабильность, но обеспечит надежность и постоянство.