У края темных вод - [32]

Плыли мы, плыли, я уже и проголодалась, и в сон клонило после наполненного столькими событиями дня, однако не хотелось первой предлагать сделать привал — и не пришлось быть первой. Берега в очередной раз сблизились, и Терри окликнул нас:

— Гляньте-ка, что там!

Там у самого берега была небольшая заводь. Увидеть ее можно было только с определенной точки — посмотришь издали, не разглядишь ничего, кроме нависших над водой плакучих ив, а не успеешь вовремя глянуть — уже пронесло мимо. Эта заводь, отделенная тонкой перемычкой от основного потока, так и сияла в лунном свете — вода в ней не застаивалась и не цвела. Довольно большой образовался пруд, вдвое больше нашего плота. Вода свободно вливалась и выливалась из него, потому-то пруд оставался чистым, как проточный, и, судя по тому, какой темной казалась в нем вода, наверное, он был достаточно глубок.

— Правьте туда, — распорядился Терри.

Мы с Джинкс оттолкнулись шестами, направляя плот к заводи. Пришлось резко развернуться в быстрине, однако мы работали шестами на совесть да и скорость успели набрать, так что наша баржа так и скользнула в тот пруд и даже стукнулась с разгона о берег.

Я уперлась шестом в берег, удерживая плот, чтобы его не отнесло обратно, а запасливый Терри достал из мешка молоток и гвозди и забил в нос баржи два длинных гвоздя — длиной со спицу, честное слово, — потом вытащил и канат, размотал, зацепил за гвозди и молотком согнул их, чтобы держали канат, как крючья. Другой конец веревки он привязал к корням дерева — отличные такие корни, торчали из берега наружу метра на три, расползлись во все стороны и переплелись друг с другом, словно гирлянда жирных змей, резвящихся в воде.

— Не так уж далеко мы отплыли, — с тревогой заметила я.

— Думаю, для начала хватит, — возразил Терри. — Они ведь не знают, каким путем мы отправились. Разве что заметят, что мы украли лодку твоего папаши, тогда они догадаются, что мы решили спуститься по реке, но я думаю, первым делом они заподозрят, будто мы хотим сесть на автобус, и попытаются перехватить нас на автобусной станции Глейдуотера. Подумают, что мы словили попутку и едем туда. А когда нас там не окажется, они не будут знать, где нас искать.

— Он не мой папаша, — поправила я.

— Что? — переспросил Терри.

— Ничего он не мой папаша, так что не говори, что мы украли лодку моего папаши, — разъяснила я.

— Да, — подтвердила мама. — Дон — не отец Сью Эллен. И он слабак: если сразу не получается, он сдается. Я в этом много раз убеждалась.

Я запретила себе думать, сколько раз и как она в этом убеждалась, а вместо этого сказала:

— Он глушит рыбу динамитом и электричеством, а теперь еще и травит, лишь бы не трудиться и не ждать.

— Так или иначе, отдохнуть нам надо, а то вымотаемся с самого начала, — решил Терри. — Лучше нам передвигаться днем, а не по ночам, пусть даже нас и заметят. Завтра ночь будет уже не такая яркая, с каждой ночью луна идет на убыль. Будем плыть вслепую — наткнемся на какую-нибудь гадость или опрокинем плот. Днем мы сумеем двигаться быстрее, и это стоит того, чтобы рискнуть попасться кому-нибудь на глаза.

Никто не спорил. Сил ни у кого не было.

У Терри в мешке нашлась и пара одеял, и у мамы, и у Джинкс. Тонкие выношенные пледы, но в такую славную ночь особой нужды укутываться и не было. Верхние доски плота были ровные, гладкие, их отполировали сотни людей, ступавшие по ним и устраивавшие на барже пикники, так что мы попросту растянулись кому где показалось удобнее, подоткнули под себя одеяла, и нам стало так хорошо. Мама расположилась в середине баржи, я чуть в стороне, но потом подкатилась к ней под бочок греться, и мама обняла меня одной рукой. Стрекотали сверчки, орали-надрывались лягушки, а комары взяли выходной — им мешал ветерок, слегка рябила вода под днищем плота.

— Он сам не рад, что стал таким, — сказала мама мне на ухо.

— Чего?

Она говорила так тихо, что, если Джинкс и Терри слышали ее голос, слов разобрать они точно не могли.

— Я о Доне. Мне кажется, он, как я, сломался в самом начале жизни, и ему пришлось еще хуже, чем мне. Он из богатой семьи, но его отец большую часть наследства растратил. Дона били и шпыняли в детстве, и это сказалось на нем: как и я, он никогда не верил в себя. Мои-то родители уж точно не знали, как со мной быть. Мы не то чтобы ссорились, но как будто жили в разных мирах. Я тебе никогда не рассказывала о своих маме и папе.

— Ты говорила, они умерли от оспы, — напомнила я.

— Верно. Только для меня они задолго до того были как будто неживые. Как и мы с Доном для тебя. Мы не сделали для тебя ничего хорошего, уж это-то я знаю, но ты выросла другой, не как мы, — не знаю, как это вышло.

— Думаю, ты сделала, что могла, — ответила я. — Так или иначе, каждый сам решает, чего он хочет, что ему делать и куда идти.

— Правда. Но многие ошибаются при выборе.

— Это их проблема, — заявила я.

— Знаю, знаю. Я ношу свои ошибки, словно тяжелое пальто — такое тяжелое! — вздохнула мама.

— Думаю, ты сделала все, что могла, — повторила я.

— Я делала, что могла, но могла я так мало! Теперь уж я постараюсь сделать лучший выбор. Дон не просто лишился надежды — у него и сердца нет. Я могла бы обойтись без надежды, но без сердца — не могу. У нас бывали с ним хорошие минуты, от одной драки до другой. Побьет меня — потом все хорошо — потом опять побьет. Я жила этими светлыми промежутками. Жила в промежутках.