У каждой улицы своя жизнь - [24]

— Твой дядя всю неделю работает без устали. Воскресенье — единственный день, когда он может отоспаться... А я не встаю рано, чтобы его не разбудить... Долг превыше набожности.

И Пресенсия, для которой бог являлся понятием абстрактным и которая ходила в церковь бездумно, не по своей воле, обрадовалась, что ей больше не придется хитрить.

Она ускользала из дома. Догадавшись, что тетя Луиса давно уже сожалеет о своем опрометчивом решении взять ее к себе: "Как-никак девочка. Поможет по хозяйству", она избавляла ее от своего присутствия. Соседи видели, как она уходила с самого утра в школу, зажав под мышкой портфель, всегда приветливо отвечая, если с ней здоровались или улыбались ей, проходя мимо. "Бедная девочка. Без матери. Как бродячая собачонка..."

Словно уличная собачонка, она брала след, не замечая, куда он ведет, и шла вслепую, сторонясь тех, кто мог сбить ее с пути, предначертанного судьбой.

Позже Вентура говорил: "Родство душ. Более того, тайное родство. Мы с тобой не могли не встретиться. Мы шли навстречу друг другу окольными путями, улицами, вопреки людям, годам, жизни, ведомые верным инстинктом или силой нашего духа, пока не встретились".

Тетя Луиса удивилась:

— Факультет философии и словесности? Почему всех тянет туда? Что он дает? Почти ничего.

Гораздо лучше институты, где изучают коммерцию или фармакологию.

Когда Пресенсия переступила порог университета, ничто не подсказывало ей, что она уже близка к своей цели. (Тепло. Тепло. Горячо.) Сама того не понимая, она выбрала факультет философии и словесности потому, что испытывала отвращение к коммерции и фармакологии, и потому, что ей понравилось старинное здание университета, ветхое, даже обшарпанное, исхоженное множеством поколений студентов. Сидя в аудитории, слушая первую лекцию вводного курса — ее читал профессор, — Пресенсия рассеянно оглядывала стены, окна, украдкой посматривала на своих будущих сокурсников. Профессор говорил понятно, спокойно, проникновенно:

— Это не будет лекцией в вашем понимании, когда я преподаю, а вы слушаете. Я ничему не смогу научить вас, если не найду в вас отклика. Я буду рассуждать вслух, а вы — следить за ходом моих мыслей. Вы — источник знаний.

Пресенсия уже не отвлекалась, не погружалась в свои мысли. Ее вниманием завладели слова, а не тон профессора.

— Я не буду заставлять вас заниматься, читать вам нравоучения. Вы будете посещать мои лекции, только если сами того пожелаете: мы станем вести с вами беседы, вместе размышлять. И хотя говорить буду я, это будет диалог между вашими немыми вопросами — о смысле жизни, о сомнениях, о культуре — и моими рассуждениями. Профессор только направляет, наводит на мысль, чтобы вы сами сделали выводы...

У нее вдруг возникло такое ощущение, точно она резко столкнулась сама с собой. Словно вылупилась из собственной скорлупы. И ей, наконец, уже не надо больше прятаться. (Она хотела чего-то нового, необычного, свежего, ибо то, что она знала до сих пор, уже устарело, отжило, перекипело и обмякло, став ненужным.) Возможно, необычными были не слова, а голос, далекий и вместе с тем близкий, оседавший в ее непорочном сознании капля по капле, словно воск.

"Пре-сен-си-я-ус-по-кой-ся".

Так она познакомилась с Вентурой.

Некоторые девушки были влюблены в профессора. И пристыжено признавались в этом друг другу, ничего от него не ожидая. Все до одной посещали лекции и караулили его у входа в университет, чтобы потом пройти с ним по коридорам до аудитории. Среди них были и юноши.

Профессора словесности окружал ореол восторга. Пресенсия, в отличие от других, дожидалась в аудитории и вставала, когда он входил. Просто и скромно. А Вентура шел мимо, не замечая ее, улыбаясь своей отрешенной улыбкой. Один из юношей приносил профессорский портфель, клал его на стол, и лекция начиналась. Вентура говорил неторопливо, не повышая тона и так доверительно, что с первой же минуты всех завораживал. Каждому казалось, что профессор обращается именно к нему. Свою речь он сопровождал ритмичными ударами сплетенных пальцев о край стола. И хотя смотрел на всех, не видел никого. Он не был ни категоричен, ни резок, ни деспотичен. Создавалось впечатление, будто он рассуждает сам с собой. Глаза его были устремлены куда-то вдаль, минуя студентов, или же смотрели на них вопрошающе.

Первая же лекция стала для Пресенсии настоящим откровением: "Жизнь, страдания, даже смерть — все заслуживает внимания. Все имеет свой смысл, все зависит от нас, мы все можем преобразить. Существует чистая любовь, которая все преображает — это искусство. Существуют математические законы. Мне не нравится математика в ее чистом виде: она слишком ослепительна и холодна. Иное дело, когда она применена к жизни. Она становится понятной мне: осмысляет, делает соразмерной и гармоничной нашу жизнь".

Он показался ей печальным и удивительно просветленным.

— Профессор женат на очень красивой и богатой женщине. Но она от него ушла.

Студентки разузнавали о нем. Им хотелось знать буквально все, чтобы проявить свою заботу. Сведения поступали отовсюду. Пресенсия подумала тогда: "Бедняжка" — и захотела подружиться с ним. Но когда спустя два дня снова увидела на лекции одухотворенное, отрешенное лицо профессора, то поняла, что жалеть надо не его, а себя: "Бедная я..." (Господи, вот это человек!