У каждого своя цена - [3]

Отдышавшись, я выкурила сигарету, и меня немного отпустило. Я старалась убедить себя, что причина дурного настроения в том, что Пенелопа собралась замуж за засранца, а не в глубокой зависти, ведь у нее есть жених, а у меня не предвидится.

Убедить себя не получалось. После ухода Кэмерона прошло два года, и хотя я прошла обычный круг свиданий «вслепую» — за бокалом вина и реже с полноценным ужином, за двадцать четыре месяца мне не встретился ни один мало-мальски привлекательный парень. Я решила, что проблема не во мне, и заставила Пенелопу это подтвердить, но теперь серьезно сомневалась в правомочности такого заявления.

Я прикурила вторую сигарету от окурка первой, не обращая внимания на неодобрительный взгляд Миллингтон. Отвращение к себе опустилось на плечи, словно привычное одеяло. Ну почему, черт побери, не выразить искреннюю, неподдельную радость в один из лучших дней в жизни подруги? Каким неискренним и ненадежным должен быть человек, втайне надеющийся, что новость о чужой помолвке окажется недоразумением? Как можно не суметь правдоподобно изобразить восторг по поводу новости об обручении лишь по той причине, что ты сама вот-вот попадешь в официальную категорию «завистниц»?

Сняв трубку, я набрала номер телефона дяди Уилла в надежде получить хоть какое-нибудь подтверждение, что я не совсем пропащая. Будучи очень эмоциональным и острым на язык, Уилл, тем не менее, всегда терпеливо поддерживал меня. Дядя отозвался с едва уловимой медлительностью, вызванной джином с тоником. Я поведала Уиллу сокращенную и оттого менее болезненную историю чудовищного предательства Пенелопы.

— Ты, кажется, чувствуешь себя виноватой, потому что Пенелопа счастлива, а ты не очень рада за подругу.

— Вот именно.

— Что ж, дорогая, могло быть хуже. По крайней мере, несчастье Пенелопы не наполняет тебя восторгом и удовлетворением.

— Что?

—Schadenfreude6. Ты же не извлекаешь эмоционального наслаждения или другой выгоды из ее несчастья?

— Пенелопа не несчастна, она в эйфории. Это я несчастна.

— Ты так считаешь? Знаешь, тебе не так уж и плохо. Ты, дорогая, хотя бы не собираешься замуж за паршивого испорченного сопляка, чьи природные таланты исчерпываются умением проматывать денежки родителей и выкуривать марихуану тоннами. Я прав?

— Да, конечно. Просто у меня ощущение, что все резко изменилось. Пенелопа — моя жизнь. И вдруг она выходит замуж… Я знала, рано или поздно это случится, но не думала, что так скоро.

— Как тебе известно, брак — это буржуазный предрассудок, Бетт.

Память услужливо подсунула воспоминание о традиционных воскресных бранчах: Уилл, Саймон, ресторан «Эссекс», я и раздел «Стиль» в «Санди таймс», особенно «Спортивная страничка одиноких девушек». Не один год во время бранчей мы разбирали венчания по косточкам, всякий раз заканчивая сеанс злорадным хихиканьем, ибо творчески читали между строк.

Уилл между тем продолжал:

— Почему, черт побери, все вы так стремитесь завязать длительные отношения и тем самым выхолостить индивидуальность человека? Посмотри на меня: шестьдесят шесть лет, никогда не был женат и абсолютно счастлив.

— Ты гей, Уилл. Да и не в этом дело: ты, между прочим, носишь кольцо на безымянном пальце!

— Значит, ты считаешь, я женился бы на Саймоне, если б мог? Однополые браки, как в Сан-Франциско, не моя стихия. Не в этой жизни.

— Вы с Саймоном жили вместе еще до моего рождения. Ты осознаешь, что вы фактически супруги?

— Ответ отрицательный, детка. Каждый из нас волен уйти в любой момент, без утомительных юридических или эмоциональных сложностей, потому-то мы и остаемся вместе. Но довольно об этом: я не открою тебе ничего нового. Расскажи лучше, какое у Пенелопы кольцо.

Хрустя остатками «твиззлерс», я описала кольца до мельчайших деталей. Дядя с удовольствием вникал в подробности. Затем я незаметно заснула на диване и проспала до трех утра, когда Миллингтон тявканьем заявила о своем желании спать в настоящей постели. Прихватив малышку, я поплелась в спальню, улеглась и накрыла голову подушкой, снова и снова убеждая себя, что все не так уж плохо. « Это еще не катастрофа, — повторяла я. — Не катастрофа… не катастрофа…»

2

Мне, как всегда, «повезло». Празднование помолвки Пенелопа наметила на четверг — раз и навсегда установленный день ужина с дядей Уиллом и Саймоном. Ни одну из встреч отменить невозможно. Я стояла перед своей безобразной, послевоенной постройки, уходящей в небо многоэтажкой в Мюррей-Хилл, отчаянно пытаясь поймать машину, чтобы добраться до огромной дядиной двухуровневой квартиры на западе Центрального парка. Не час пик, не Рождество, не пересменка и не новый потоп, но поймать такси невозможно.

Минут двадцать я свистела, орала, подпрыгивала на месте как умалишенная, пока, наконец, какой-то автомобиль не притормозил у обочины. В ответ на просьбу довезти в жилой квартал таксист буркнул: «Слишком плотное движение», — и машина тут же с визгом сорвалась с места и исчезла. Добравшись, в конце концов, куда надо, я оставила водителю в знак благодарности чаевые в половину стоимости поездки.

— Привет, Беттина, что-то у тебя несчастный вид. Все в порядке? — Джордж, старенький швейцар, знавший меня с детства, упорно произносил имечко, которое родители в свое время выбрали не иначе, как в состоянии помрачения ума. Я настаивала, чтобы люди называли меня Бетт, и большинство так и делали. Лишь родители и швейцар в доме Уилла (старый добряк, которому все сходило с рук) продолжали называть меня полным именем.