У истока - [2]

Теперь, при новой жизни, русские научили нивхов кормиться не только дарами природы. Они научили их копать землю, класть в ямки картошку. Полун, как и другие нивхи Тыми, неохотно учился новой работе. Но всё-таки иногда в руки брал тык — берестяную посудину — и поливал свой небольшой кусок земли. Каково же было его удивление, когда из одной лунки, куда в начале лета он бросил две картошинки, осенью достал целых восемнадцать картофелин!

Многие нивхи в поселке привыкли к земледелию и даже образовали нивхский колхоз, а Полун так и остался рыбаком и охотником.

Чем больше старел Полун, тем чаще задумывался над своей жизнью. И каждый раз оставался чем-то недоволен, как будто в чем-то допустил непростительную ошибку, как будто где-то поступил не так, как надо было.

Старик заметил, что у него появилась непонятная нежность ко всякой живности. Он теперь не закапывал живых щенков в снег… Выкормив, дарил их односельчанам. Пусть будет больше собак.

Сородичи не могли не заметить странностей в поведении Полуна. Во время хода кеты древний Кэвонг выходил до восхода солнца на нерестилище и подолгу, ссутулясь, сидел неподвижно на берегу. Что его тянуло туда, о чём он думал, никто не знал. Наверно, он и сам не мог бы сказать, зачем приходит к нерестилищу. Он ласково и грустно смотрел на нерестящихся рыб, и по его лицу лучиками разбегалась улыбка, свойственная добрым душам.

Однажды его обожгла и уже не оставляла мысль: «Лосось может исчезнуть!» Она поднимала его с топчана, на котором он проводил большую часть времени, выгоняла на улицу, и старик подолгу бродил, не зная, за что взяться.

Эта мысль беспокоила, наверное, не только его. Недалеко от старинного нивхского селения Тлаво русские люди построили странные дома. Говорят, там выводят из икры кету. Но Полун туда ни разу не ходил.

Когда всяким людям с плохими мыслями запретили ловить кету, Полун обрадовался всем сердцем. И всё же ему приходилось сталкиваться с бесконечно жадными людьми, которые сотнями вылавливали кету, брали икру, а тушки выбрасывали. Каждый раз при встрече с ними у него закипало всё внутри.

В это лето, как раз перед ходом кеты, как пожар в сухостойном лесу, распространился слух: древний Кэвонг стал рыбнадзором. Все были удивлены. Зачем нивху становиться рыбнадзором? Какое ему дело до того, что другие ловят рыбу? Нивху-то никто не запрещает ловить рыбу на юколу.

— Полун, наверно, порезал обе свои сети, — посасывая трубки, издевались сородичи.

А Полун набивал обгорелую трубку махоркой, закуривал и делал вид, что не слышит этих слов. Браконьеры поначалу всячески пытались задобрить старика. Но тот хладнокровно наказывал их. Они стали угрожать ему, пугать, что поймают где-нибудь и утопят. В ответ Полун только ухмылялся.

С тех пор как новый рыбнадзор отвадил браконьеров, оштрафовав одних и отдав под суд других, на нерестилищах стало спокойно. И на душе у Полуна было хорошо. Его походка приобрела уверенность.

…Но в это утро тревога не покидала его. Он всё смотрел в воду и вот увидел пару лососей. Каждый раз, увидев рыбу на нересте, Полун преображался. Даже будучи не в духе, он вдруг начинал весело щуриться: его радовало, что он, древний Кэвонг, оберегает потомство лососей от нехороших людей.

Полун прошёл немного вверх по реке, остановился у мелкого плёса-нерестилища. Плёс кипел от лососей.

Старик наклонился над водой. Вот большая брюхатая самка. У неё левый плавник истрёпан. А у самца на боку багровый рубец. Какое расстояние им пришлось пройти из далёкого океана в верховья Тыми? Никто не считал. По дороге их поджидали японские железные крючки, стеной стоящие в море, длинные сети, зубы морских животных. Многие их сёстры и братья не дошли до заветных нерестилищ. А они дошли. Израненные и избитые, добрались они до места, где должны оставить после себя жизнь. Полуну хочется погладить своей жёсткой рукой каждую рыбину. Ласки у него хватит на всех.

Самка плывёт тихо-тихо, выбирает место для своих икринок. Со стороны к ней подплыл длинный самец. На него набрасывается самец с израненным брюхом, хватает огромной пастью. Тот стрелой пролетает вверх по течению, а израненный возвращается к своей самке. Она не спеша выбирает место. Самец торопит её, тычет крючковатым носом, кусает. Самка ускальзывает от его острых зубов.

Но вот она остановилась. Прижалась к гальке. Плавниками щупает дно. Место ей понравилось. Хвостом ударила в гальку. Течение потянуло, как пыль, поднятый ил. Под самкой образовалась лунка. Самка замерла, застыла. Лишь хвост подёргивается нервно. И вот в ямку золотистой струёй потекла икра!

Струя! Ещё струя! В каждой икринке играло по солнцу. А икринок — сотни. Вода, казалось, до упругости пропиталась солнцем. И рыбы плавали в солнце.

Сердце Полуна затрепетало в груди, забилось сильно, радостно. Он видит начало жизни! Вот они, тысячи будущих кетин! Самец нетерпеливо вился вокруг, устрашающе разевая пасть, предупреждая других самцов. Наконец, вяло вильнув хвостом, самка отодвинулась в сторону. Самец стремительно занял её место. Белое мутное облачко закрыло искрящуюся икру. Затем самец принялся бить хвостом по дну, заботливо загрёб ямку — колыбель своих потомков.