У града Китежа - [6]

Тимофей Никифорович не отозвался Манефе. Перед ее приходом он упал с полка. Помутневшее сознание подсказывало ему: нужно открыть дверь, но у него не хватило силы дотянуться, и он беспомощно лежал посреди бани.

— Тимофей Никифорыч! — еще раз громко окликнула Манефа и, не получив ответа, заторопилась в дом.

Прибежавшая Настасья открыла дверь бани. Вырвавшийся пар окутал предбанник белым облаком. Когда она присела, увидела у двери неподвижно лежавшего мужа.

— Во-он, вон, нечиста сила, — бормотал Дашков.

Настасья отшатнулась назад и, пятясь с молитвой, закричала.

В бане на окне, колыхаясь слабым огоньком, коптил сальник. От ворвавшегося холода огонек пригибался, мигал на мокрых стенах бани и чуть освещал валявшегося на полу Дашкова. Прибежал сосед, Макаров Никанор. Он нерешительно остановился у косяка двери, взглянул на несвязно бормотавшего Тимофея Никифоровича и, попятившись назад, решил: «Да в него, никак, вошел бес».

Настасья с Манефой стояли за спиной Макарова и плакали.

— Отец, — дрожащим голосом взывала Настасья, — сотворите молитву. Молитву, баю, сотворите!

— Знашь ли каки молитвы-то? — спросил Никанор. — Иди-ка сюда, — позвал он Настасью и сам, закрыв глаза, перекрестившись, переступил порог, ухватил Дашкова за руку.

За ним, творя про себя молитву, вошла Настасья. Она подхватила мужа за другую руку и вместе с Макаровым вытащила запарившегося в предбанник.

После этого случая, ради потехи, Дашков уверял бурлаков и того же Никанора: «Нет одинаковых баб на свете. Зря хотят сравнить деревенску бабу с городской: мирское-то существо у них и то различно. Такая-то охальница и столкнула меня с полка. Вот я и сравниваю экую-то дородную с нашей костлявой бабой, — не только тоща, а и одеяние-то на ней завсегда и бедное, и затасканное, одни шобонья на земном искушении. И никакая баба так не прельстит, как городская. У моего дедушки (упоминал он покойного, но на самом деле это было с ним) имелась бабочка — жена его. Она точно сосенка заволжская, стройная, с лица нарядная и покорная. И он ее променял на Лосином кордоне на слепую, на дочку покойного лесника Никаши. Девка с детства света не видела. Рожа точно вспаханная, вся изъеденная оспой, — от болезни она и ослепла. Вот с такой-то девкой дедушка и провел одну ночь на полатях и по смерть, кажись, не мог ее забыть, места себе дома не находил. Днем ее увидит, всплеснет руками: „Батюшки, страсть-то какая!“, а придет час, сам, словно слепой, забывал все и шел к ней под бок. А ведь до той встречи дедушка видывал многих баб. Он плавал по Волге, бывал на Макарьевской ярмарке, а такой, как оспенная, не встречал».

Отец Пелагеи имел одну лошадь и двух дочерей. Пелагея была старшей. На нее многие лыковские женихи засматривались. Ее уважали за скромность мужики, бабы, а молодым ребятам внушали: «Не ищи богатую, бери Пелагею — легконравная, обиходная». То же самое советовали Ивану Инотарьеву. А он с пятнадцати годов ходил было в Хомутово, к дочери игрушечника Волжанкина. Про его замыслы узнал Федор Федорович и пожелал сам посмотреть хомутовских невест. Приехал и пошел по избам. Подходит к дому Пелагеи, смотрит в окно:

— Этто, кажется, знакомый живет?

Степан Прокофьевич, отец Пелагеи, завидя почтенного гостя, поторопился пригласить:

— Зайди, зайди в дом, Федор Федорович, милости просим.

Отец Пелагеи был гостеприимным мужиком. Всегда в доме имел готовое угощение. Неожиданный, редкий гость вошел в избу, посидел немного и отправился напротив, к богачу Волжанкину.

Вечером Федор Федорович вернулся домой, призвал Ивана и объявил:

— Твоя, рыжая волжанка, мне не нужна. Я на красоту плюю… Понимаешь?.. Жена тебе Пелагея, дочь Степана Прокофьича… О другой не помышляй…

Была осень. Пелагея в предбаннике мяла с соседками лен. Девушки раскатисто смеялись, перебирая хомутовских женихов, и, нахохотавшись досыта, запели:

Погулямте-ка, девушки.

Погулямте-ка, лебедушки,

Пока мы на волюшке

У родимых у матушек,

У кормилицев у батюшек.

Вдруг девчата услышали чьи-то торопливые шаги. Выглянули из бани, видят: бежит сестренка Пелагеи и кричит:

— Сваты приехали, сваты! Зовут тебя, Палашка, домой.

На глаза Ивану Инотарьеву, после трепки льна, Пелагея явилась грязной, немытой. Инотарьев был не первый жених, сватавшийся к Пелагее. Дома о ее замужестве и слышать не хотели, Пелагея считалась завидной невестой, потому и накопила много женихов. Один сватался — родители наотрез отказали. За которого не хотела идти, тот нравился матери. Но девичьи думы изменчивы: увидев Инотарьева, Пелагея подумала: «С радостью пошла бы за него», да подруги пугали: «Жизнь с ним загубишь. Он словно отец — лютый, суровый».

Так или иначе, но после инотарьевского сватовства Пелагея чаще садилась у окна и смотрела в сторону Заречицы. Видя из избы безлюдную дорогу, она опускала глаза. Часто с ней рядом усаживался ее дедушка. Перебирая редкие пряди его волос, она ждала инотарьевских сватов. В доме никто этого не подозревал. Дедушку, друга Пелагеи, совсем не интересовали ее сердечные дела. Он любил больше, когда она ноготками царапала ему голову, а он, растянувшись на лавке, покрякивал от удовольствия.