У града Китежа - [8]

После отъезда приемочной комиссии он уехал в город, рассчитывал сдать хотя бы часть шпал и получить деньги, деньги! Его расчеты не оправдались. Хозяин дороги с актом приемки шпал согласился, договор расторгли. Другого покупателя у Инотарьева не было. Оставалось продать шпалы только на дрова. Но Федор Федорович упустил весеннюю воду. Банк предъявил векселя, описал заготовленную шпалу. Инотарьев на разработку леса давно израсходовал деньги и не мог расплатиться с рабочими. Вода в Керженце спала, клетки шпал стали обрастать молодой травой. Заречинцы, проходя мимо них, вздыхали, жалея пропадающее добро, труд людей, работавших на Инотарьева.

Федор Федорович несколько раз побывал в городе, но по-прежнему безуспешно. И как-то, вернувшись, ушел на пристань и, дождавшись ночи, поджег не описанные банком шпалы. Через час пристань Инотарьева скрылась в облаках дыма. Бушевавший над берегом огонь истреблял клетки со шпалами. Возле пожарища валялся Федор Федорович, уткнувшись в землю. Временами он, тяжело отрывая от земли голову, кричал:

— Горит!.. Дьявольское искушение… Мои грехи горят…

На лыковской церкви били сполох. Люди теснились вокруг пристани Федора Федоровича. Старухи возле своих изб падали на колени, крестясь, шептали:

— Это он, сатана, втащил в огонь Фед Федорыча.

А огонь-то, как петух, потряхивал красным гребнем, и густой дым стлался по Керженцу.

Всю сознательную жизнь Федор Федорович был уверен в своем счастье. Когда оно от него отвернулось, в отчаянии он предал огню большую часть своего капитала и после пожара серьезно занемог. Вместе с ним, точно сговорившись, слег и его подручный в преступных делах Алексей Павлов. Оба не подымались с постели.

И как-то Федор Федорович неожиданно объявил:

— Поеду к Алексею.

— Куда ты, родимый?.. — останавливал его Иван. — Умирать, што ли, бежишь из дома?

— Не хнычь, ступай, скажи, штоб закладывали Гнедка… Да пускай накинут сбрую праздничную и бубенцы.

Когда Алексею передали о приезде нежданного гостя, он не поверил, пока не увидел на пороге Федора Федоровича.

— Болеешь? — крестясь, спросил Инотарьев.

— А ты, Федор, разве на ногах? — тяжело приподымаясь на кутнике, удивленно прошептал хозяин дома.

— На ногах… к тебе приехал… просить прощения. Умирать собираюсь… А пока не отошел, — болезненно-устало сказал Инотарьев, — дело до тебя имею. Выгони-ка всех из избы-то.

Жена Алексея удивилась требованию Федора Федоровича. Выходя безмолвно последней, прикрыла за собой дверь и заплакала.

— Мне нет моченьки, — сказал Инотарьев. — За грехи нас с тобой господь бог карает… Виноваты мы, Алексей, перед господом… виноваты… во спасение твоей и моей души я решил купить колокол на церкву, — може, нас господь бог услышит. Так-то мы не докричимся до него.

— А ну как он не ко времени оглох?

— Может ли это быть?.. Ну так, поди, чай, только деньги пропадут, а мы с тобой все равно гибнем, гореть пойдем в ад кромешный, чертям на потеху… — так, заикаясь от внутренней дрожи, говорил Федор Федорович, не спуская глаз с давнишнего своего друга.

— Коли эдак, завтра бы нужно послать выборных в Нижний, — согласился Алексей. — Привезти колокол, повесить и ударить… Пускай услышали бы все на Лыковщине… што мы с тобой еще живы… — При этих словах слезы замутили Алексею глаза.

Обратно гость сам уехать не мог.

— Кротостью своей господь бог обезоружил меня. Силы во мне больше нет… Везите меня скорее домой! — властно кричал Инотарьев. — Домой!.. — Он упал с лавки на пол и, лежа посреди избы, стонал: — Жить хочу… жить!.. Слышите!..

Федор Федорович чувствовал приближение своего конца. «Она, смерть-то, словно сходной водой обливает мое огненное сердце», — жаловался он. Ему казалось: к его кутнику, в иные дни, подступало все прошлое. В забытьи он видел: сын увлекает его в ад, Ивану помогают заречинские люди, протягивают к нему руки, хотят кинуться на Федора Федоровича. Эти видения он даже полюбил. Временами, открывая глаза, смеялся: «А-а-а, взять-то и не можете». И снова видел перед собой ту же избу, закрывал глаза, а его неотступно одолевали призраки. Из щелей бревен катились сверкающие слезы. То вдруг посреди избы во весь рост вставал убитый им горный «краснотоварник». В руках у него острые, длинные иглы, похожие на зубья железных вил, и он больно ими колол Федора Федоровича, колол и смеялся. А за спиной «краснотоварника» прятались маленькие круглолицые ребята; приближаясь к кутнику, они старались поднять Федора Федоровича, а силы-то у них не хватало. В такие моменты он вскакивал, но, обессиленный болезнью, падал, полз к окну и бормотал:

— Жить, жить хочу!

Как-то он свалился с кутника: воздуха, слышь, ему недоставало, дополз до окна, открыл створочку. День тот был душный. Гроза надвигалась. Всей своей тяжестью Инотарьев навалился на подоконник и неподвижно глядел на реку, на лес. И на щеках его оседали в морщинах слезы. Он не дрогнул, когда над заречинским порядком, извиваясь, сверкнула молния, раздался оглушительный гром и надвинувшаяся темная туча обливала Заречицу, как из ведра, ливень закрыл перед Инотарьевым реку, лес. Моментами подхваченный ветром дождь пускался точно вскачь, хлестал по лицу высунувшегося из окна Федора Федоровича. Налетевший порыв ветра страшной силы на глазах у него надломил возле его дома старый дуб. Но вот прошла туча, задетый хвостом ветра дуб стал не тот, притих. Пробилось солнце — и от избытка света вокруг все заулыбалось, солнечная теплота коснулась инотарьевской щеки, и он впервые почувствовал — его дни сочтены. После пронесшегося урагана Федора Федоровича то и дело поднимали с пола. Приходя в сознание, он уверял сына: