У Белого Яра - [40]

— Обстановка ясна: партизаны устроили засаду, чтобы освободить Пичугина. Господа, предлагаю немедленно расстрелять его!

— А предписание из Кургана? — неуверенно возразил Гусев. — Мы же отвечаем за сохранность арестованного!

— Сейчас я начальник конвоя! — резко бросил Корочкин. — Партизаны могут повторить налет, и тогда кто из вас поручится за его исход? Кто возьмет на себя ответственность? Может, вы, ротмистр?

— М-м-да-а... — неопределенно протянул тот.

Остальные молчали.

Корочкин втайне торжествовал. Самоличной расправой над Пичугиным он сразу убьет двух зайцев. Во-первых, поубавит спеси у Золотушного, который, воспользовавшись его отсутствием, руками Тришкиной банды сумел схватить Пичугина. «Всю славу хотел присвоить себе! — злорадно думал Корочкин. — Шалишь! Придется поделиться со мной... Ты поймал Пичугина, я его расстреляю! А рапорт составлю «боевой». Эти трусы подпишут». Во-вторых, он, Корочкин, офицер-неудачник из запасного полка, прозябавшего в Кургане, сведет личные счеты с Пичугиным. Это из-за него в Совдепе подозревали Корочкина в контрреволюционной деятельности. Если бы не белочешский мятеж, не миновать бы ему ревтрибунала...

Дмитрий не знал, о чем вполголоса совещались каратели, но еще до того, как они направились в его сторону, он понял: участь его решена!

В эту страшную минуту мысль его работала удивительно ясно.

...Партизаны не склонили головы перед чужеземными захватчиками. Их не испугали угрозы и порки. Скрябин на свободе... Борьба будет продолжаться! До победы!

И как бы в ответ на его мысли тишину леса разорвали частые дробные выстрелы... Партизаны! Сердце Дмитрия переполнила радость. Нет, ничто не устрашит его, пока он чувствует за собой могучие плечи народа!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ЦЫГАНОК

По городу кружил «черный ворон» — тюремный закрытый автомобиль. И горе входило в тот дом, у ворот которого он останавливался.

Тюрьма переполнена, но каждую ночь все везут и везут арестованных. Их втискивают в тесные камеры, гонят в тюремный госпиталь, где лежат умирающие. Одни приходят, другие исчезают бесследно. И тем, кто остается в живых, трудно запомнить имена всех ушедших.

В семнадцатой камере появился Собакин. На первых порах никто не обратил на него внимания. Новичок как новичок: жмется в дальний угол, вздрагивает, когда в камеру входит надзиратель.

— Здорово тебя разукрасили! — посочувствовал новичку Аргентовский.

Поведение Собакина настораживало: уж слишком покорно сносит издевательства! Кажется, стонать — и то боится.

«Хлюпик... нестоящий человек!» — неприязненно думал Аргентовский и все же приглядывался к новичку, которого чаще, чем других, вызывали на допросы.

Неожиданно Собакин осмелел: стал он дерзок с надзирателями и однажды отказался пойти на допрос. Его били прямо в камере. Держался он молодцом.

После этого случая Лавр заметно изменил к нему отношение, перестали чуждаться его и другие.

В камере ни для кого не являлось секретом, что старик-надзиратель благоволит четырем друзьям. От этого выигрывали все: дольше обычного продолжались прогулки. Лавр жадно вдыхал больными легкими свежий воздух, возвращался повеселевшим.

Зайцев продолжал брать у надзирателя религиозные книги и так вошел к нему в доверие, что тот сам стал приносить допотопные номера журнала «Нива», душещипательные романы, у которых не было ни начала, ни конца. Скуки ради эта «беллетристика» прочитывалась всей камерой.

Как-то двое суток дежурство нес ненавистный для всех молодой надзиратель. Камера приуныла: с уходом доброго старика рушились надежды связаться с «волей».

Но опасения друзей оказались напрасными: старик вскоре появился, добродушно буркнул:

— Прихворнул немножко...

После ночного отбоя он тихо вошел в камеру, незаметно сунул Зайцеву вчетверо сложенный газетный лист. Это был военный бюллетень, издаваемый белочешской комендатурой в Кургане.

Аргентовский, Климов и Губанов, стараясь не потревожить остальных заключенных, подсели к Зайцеву и при тусклом свете догорающей свечи с трудом прочитали хронику:

«Вчера во время боевых операций нашего добровольческого отряда в районе Усть-Суерской убит главарь партизан Пичугин. Пытаясь спастись от плена, он бросился в Тобол, намереваясь перебраться на правый берег, но был сражен меткой пулей и утонул.

Как сообщают из Усть-Суерской, по просьбе нашего командования группа здешних рыбаков сетями вылавливает труп Пичугина. Поиски пока результатов не дали».

Новость ошеломила, не хотелось верить, но сознание неумолимо подсказывало: а если это правда? Тогда конец мечтам, рожденным партизанским движением, связанным с деятельностью Пичугина.

— Провокация! — убежденно говорил Лавр, но в душе не стихала тревога: «Дмитрий горяч, полез в бой, а силенки, видать, не рассчитал...». И тут же гнал эту мысль: нет, не мог Пичугин бесшабашно ставить под удар общее дело! Может, и потерпел отряд поражение, но вины командира в том нет!

День прошел в мучительных сомнениях. Казалось, невозможно установить истину.

Разгадка пришла неожиданно.

Каждое утро кто-нибудь из заключенных заглядывал в окно, через которое был виден угол Телеграфного переулка. Вот и сегодня кто-то, примостившись на спины товарищей, осторожно пристраивался к окну.