Тюрьма - [8]

— Здесь находится госпожа Пуато?

— Сейчас выясним. Полицейский проверил список.

— Есть такая.

— Можно передать ей чемодан?

— Надо спросить у начальника.

Он встал, постучал в какую-то дверь, вошел и через несколько минут вернулся в сопровождении дородного мужчины. Толстяк был без галстука, в рубашке с расстегнутым воротом и брюках без пояса. Видимо, собрался вздремнуть.

— Вы ее муж?

— Да.

— Документы при себе?

Ален протянул ему паспорт, и толстяк долго изучал каждую страницу.

— А, значит, это вы издаете журнал с такими занятными фотографиями. Мне придется посмотреть, что в чемодане.

— Откройте его.

— По правилам открывать должны вы.

Алену казалось, что они втроем заперты где-то глубоко под землей, в плохо освещенном тоннеле. Он открыл сначала чемодан, потом несессер. Чиновник перещупал своими толстыми пальцами все белье, вынул из несессера маникюрные ножницы, пилку, пинцет для бровей. Оставил только мыло и зубную щетку.

Один за другим он протягивал запрещенные предметы Алену, а тот машинально совал их в карманы.

— Вы передадите ей сейчас?

Полицейский взглянул на большие карманные часы.

— Половина одиннадцатого. По уставу…

— Как она?

— Я ее не видел.

Не всем же интересно, как чувствует себя Мур-мур.

— Она одна в камере?

— Конечно, нет. Последнее время у нас повсюду переполнено.

— А кто с ней там, вы не знаете? Полицейский пожал плечами.

— Девицы, кто же еще. Они поступают к нам без конца. Вот, пожалуйста, еще партию привезли.

Возле тротуара остановилась полицейская машина, и агенты в штатском стали загонять под арку группу женщин. Ален столкнулся с ними при выходе. Некоторые улыбались ему. Видно было, что многие уже успели побывать здесь не раз, но у трех-четырех, совсем еще юных, глаза были испуганные.

Куда теперь? Никогда еще Ален не возвращался домой так рано, даже с Мур-мур. Если он сейчас не напьется до чертиков, ему не уснуть, а мысли, которые лезли в голову, его совсем не вдохновляли.

Чувство одиночества было для него непривычным. Он сидел в машине на мрачной и пустынной набережной, курил сигарету, слушал, как шумит взбухшая от дождя Сена. Куда податься?

В добрых двадцати, а может быть, и полсотне баров и ночных кабаре он, конечно, встретил бы людей, которых уже много лет называл «крольчишка» и которые, подав ему руку, сразу бы спросили:

— Виски?

Нашел бы и женщин, самых разных, тех, с которыми уже спал, и таких, с которыми еще не успел или не имел желания переспать.

Место в машине рядом с ним было пустым и холодным.

На Университетскую улицу, что ли? К свояку? Можно себе представить, какое у него было лицо, у этого важного, чопорного чинуши, когда он узнал, что его жена убита, что минуту назад ей всадили пулю в…

Да, ведь Алену не сказали, куда целилась Мур-мур — в голову или в сердце. Ему известно только, что после убийства ее застали у окна; она стояла, прижавшись лицом к стеклу. Очень на нее похоже. Он знает за ней эту манеру. Обращаешься к ней, а она будто не слышит, стоит, не шевелясь, и смотрит в окно, минут десять, час, потом вдруг поворачивается и спрашивает как ни в чем не бывало:

— Ты что-то сказал?

— О чем ты задумалась?

— Ни о чем. Просто так. Я никогда ни о чем не думаю, ты ведь знаешь.

Странная она. И Адриена тоже. Ее большие, окаймленные огромными ресницами глаза чаще всего не выражали никакого чувства. Все женщины со странностями. А мужчины? О свойствах мужчин и женщин толкуют вкривь и вкось. Пишут всякий вздор, не имеющий ничего общего с действительностью. А он сам, Ален, разве не странный тип?

Какой-то полицейский, вышедший подышать, двинулся к нему, поправляя пояс; должно быть, захотел проверить, что тут за машина. Ален нажал на газ.

Завтра утром, в газетах… Он удивился, что до сих пор еще не подвергся нападению репортеров и фотографов. Видимо, дело пока что ну, это все равно ненадолго! — пытались замолчать. Из уважения к нему? Или к его высокопоставленному свояку?

В семье Бланше все занимали высокие посты: отец, трое сыновей. Наверно, судьба старшего сына была решена уже в день рождения: «Политехническая школа».[1]

Когда родился средний, изрекли: «Нормальная школа».[2] Младшему предназначили: «Министерство финансов».

И вышло как нельзя лучше. Все они достигли высокого положения, все трое восседали в просторных кабинетах государственных учреждений, двери которых отворяет представительный швейцар с цепью на шее.

От них смердило.

— Дерьмо! Дерьмо! И еще раз дерьмо!

Он их не выносил.

Нет, надо что-то делать, слышать человеческие голоса, с кем-то говорить! С кем — этого он и сам не знал. Улица Риволи. Он вошел в знакомый бар.

— Привет, Гастон!

— Вы один, господин Ален?

— Как видишь. Чего не случается на белом свете!

— Двойное виски?

Ален удивленно пожал плечами. С чего бы это он вдруг стал пить не то, что всегда?

— Надеюсь, ваша жена здорова?

— Полагаю, что вполне.

— Но ее нет в Париже?

Ален снова обрел свой вызывающий тон.

— Наоборот. Она именно в Париже. До того в Париже, что дальше ехать некуда. В самом пупе, можно сказать.

Гастон недоуменно посмотрел на него. Какая-то парочка прислушивалась к их разговору, наблюдая за ним в зеркале позади стойки с бутылками.