Тюрьма для свободы - [44]

Рэн ощущал присутствие мамы. Кажется, она попала на эти похороны случайно. Ее тут вовсе не должно было быть. Он вновь посмотрел на мужчину, который сидел за занавеской. Перед ним стояла женщина. Не узнать ее лицо было невозможно. Это была Гера, которая улыбалась, как всегда. Потом она прошла сквозь занавеску, подошла к нему, опустилась и поцеловала. Ее холодные губы оказались более теплыми, чем его лоб. Рэн стал ощущать, как его тело изменяется. Он становился моложе, шел обратный процесс. Будто пленку перематывали назад с невоображаемой быстротой. Его тело приподнялось, присел, свесил ноги вниз, встал, подбежал к двери и стал спускаться. Выбежал по крутым лестницам на улицу, остановился и стал смотреть на небо. Вокруг все закружилось. Увидел тюремные стены, потом зал суда. Он стоял перед судьей, что-то говорил, но ничего не было слышно. Его лицо было очень тревожно. Гера была рядом, стояла и держала его за руку. После крепко обняла и крикнула: «Беги». Голос ее раздался эхом. Ноги сами повиновались этому крику. Открыл деревянную тяжелую дверь зала суда и увидел пруд, где собирались девочки и мальчики. Решил подбежать к деревенскому дому, где бабушка по-прежнему читала книгу. Подошел к ней, спросил о том, где находится мама. Ответа не было, бабушка лишь взяла пирог и откусила. А после исчезла. Он взглянул на потолок, увидел небо. Его руки держали голову молодой девушки, которая опустилась на колени перед ним. Обернулся и взглянул на себя, стоящего и стыдливо наблюдающего через окно. Поглаживая мягкие волосы девушки, улыбнулся себе, глядящему через окно, закричал: «Беги». Ему ничего не оставалось, как бежать, но только не домой. Бежит прямо в сторону Мастера, который наклонился и распростер руки так, чтобы поймать своего любимого ученика в свои объятия, потом подбросить к небу, а через некоторое время заметить: «И он еще не прилетел на землю…».

Именно в эту минуту он проснулся. Эрл тревожным взглядом смотрел на него и проводил рукой по его лбу. Рэн понимал, что один только Эрл мог оказаться тем человеком, который будет его ждать на свободе. Возможно, потому он и уходит, чтобы встать на ноги в течение нескольких лет, а после суметь помочь Рэну. В иллюзорном будущем они начали строить планы о том, что будут жить вместе и делить свою жизнь на двоих. В таких размышлениях Эрлу всегда отводилось место хозяйки, как будто он должен был следить за тем, чтобы крошки не валялись на полу, а на кухне не собиралась гора грязной посуды. Было ли это только беспочвенным размышлением или в реальности могло это произойти, никто из них не знал. Вначале не исключено, что Эрл и уделял бы внимание своему другу, но не от него все это зависело. Работа, дом, семья, которая согласится его приютить хоть на время, пока не заработает денег, не адаптируется, чтобы начать жить отдельно. Эрл до сих пор любил ту, из-за которой он очутился в этом замкнутом пространстве. Однажды, думая о будущем, в ожидании завтрашнего дня Эрл обратился к Рэну с просьбой о том, чтобы они вместе прекратили свое существование. Рэн тогда возмущенно ответил, что он никогда не позволит этому случиться, прекрасно понимая, что эта идея возникла по причине депрессии и стрессов. В нормальном состоянии никто не мог бы желать собственной смерти. Каждый раз, думая о смерти, он просил прощения за эти мысли, объясняя, что художнику не чуждо фантазировать на бессмысленные темы. На самом деле он боялся своих мыслей. Ни о чем не просил у более сильных, даже и не думал об этом. Ему хватало той силы, которой он владел.

Они смотрели друг на друга, будто находясь наедине, не замечая Йохана. Смотрели в глаза, не боясь того, что именно в эти минуты душа готова переселиться из одного тела в другое. Чувствуя в себе прилив теплоты, слыша пульсацию сердца, вздыхали глубоко и спокойно, ни в чем не стесняя себя. Так надо было. Задумано кем-то третьим, кто смотрит на них со стороны, будто на полотно, на котором двое, застывши без каких-либо признаков жизни, стоят прямо напротив друг друга. Но их взгляд такой живой, что кажется, еще немного и они оживут, скажут и услышат слова, которые, не завися от их желания, витают в пространстве, кружатся рядом с ними, готовые прокрасться в глубину их существования, а после вырваться, получив звучание, смысл, став замеченными и понятыми. Вдруг, сами того не ожидая, они нарушат тишину, царившую вокруг, и кто-то из них скажет или промолвит, прошепчет еле слышно, но так, чтобы можно было различить слова. Это будет тот, кто старше, почему-то именно ему могло прийти в голову сказать это: «Единство в нас самих. Говорят, Бог един, хотя и у него есть три лица. А у нас их всего два, понимаешь два меньше чем три. Значит наше единство оправдано!» И тогда непременно услышит: «Да, мы были единым целым. Но скоро все закончится. Я не хочу, чтобы все заканчивалось». Завяжется диалог, и будто невзначай, не совсем вникая в суть, третий скажет. «Есть начало, должен быть конец». Тогда двое, не двигаясь, не меняя положения лица и направления взгляда, попросят третьего рассказать о чем-то, что там, в том мире происходит. И тот, кто услышит, смотря на них, пожелает вспомнить все то, что было когда-то с ним, пока не явился сюда. Третий будет вспоминать каждый прожитый день, деля свою жизнь на четыре равные части: детство, отрочество, юность и молодость. Зрелость есть лишь воспоминание о пережитом.