Тысяча журавлей - [3]

«Нихон сёки», как предполагается, в свою очередь, были обращены к «зарубежным читателям», адресованы дворам Китая и Кореи, и имели целью удостоверить не только древность и могущество рода, объединившего (покорившего) другие племена на большой части японской территории, но и утвердить статус возникшего государства как сильного и авторитетного образования, имеющего божественное происхождение, мифологические корни и давнюю историю, — то есть главная цель «Нихон секи» — поднять историю от уровня отдельного рода до уровня всей страны. Кроме того, этим памятником составители, возможно, стремились засвидетельствовать высокий культурный уровень японского двора, владение летописно-исторической традицией в китайском ее понимании и языком классических памятников китайской древности.

Одну из любопытных гипотез, касающихся роли этих двух памятников, предложил японский исследователь Уэно Макото, суммировавший данные относительно так называемого могари (предварительного или временного захоронения), то есть совокупности обрядов, которые проводились в связи со смертью правителя и продолжались, бывало, по нескольку лет, вплоть до погребения тела в кургане. Как правило, среди исполнителей обрядов были ближайшие члены семьи скончавшегося правителя и претенденты на престол (часто читали эпитафию не они сами, а придворные от их имени). То есть в конечном счете выбор читающего эпитафию — состоящую, собственно, главным образом из преданий о предках и первопредках — был напрямую связан с вопросом о престолонаследнике. Создать раз и навсегда действующий текст такой эпитафии-предания о предках означало бы избавиться от ненадежного «личного фактора» в этой фундаментальной юридической процедуре и обеспечить одному роду преимущество над всеми остальными.

Некоторое время считалось, что «Кодзики» — это собрание мифов в чистом виде, а «Нихон сёки» — документ по преимуществу политический или идеологический. Так думал, в частности, Мотоори Норинага, ученый так называемой Школы Национальной Науки, враг «всего китайского», искавший национальной идентичности, который в XVIII в. провозгласил «Кодзики» истоком всей японской культуры, — правда, при этом ему пришлось пренебречь тем обстоятельством, что именно «Нихон сёки» на протяжении всей истории оказывали заметное влияние на культуру, в то время как «Кодзики», в сущности, почти нигде и не упоминались.

В отличие от «Кодзики», почти сразу после завершения «Нихон сёки» при дворе установился обычай обрядового чтения определенных фрагментов памятника в определенные дни года — наподобие чтения буддийских сутр.

Интересную мифологическую интерпретацию этих двух памятников предлагает японский ученый Кооноси Такамицу. С его точки зрения, общепринятое выражение «КиКи» («мифы „Кодзики"-„Нихон сёки"») — абсурд. Речь должна идти не об одной единой мифологии, а о двух разных мифологиях. По его мнению, для «Нихон секи» отправной точкой послужила космология Инь-Ян, для «Кодзики» — космология типа мусухи («жизненная сила», «энергия жизни»).

Упомянем также авторитетную теорию Окада Сэйси и Мацумаэ Такэси. В соответствии с этой теорией мифы «Кодзики» и «Нихон сёки» представляют собой символическое истолкование принятых при дворе обрядов, объяснение их религиозного смысла, а также запись исполняемых при этом песен, описание танцев и т.п. Примечательно, что в этой теории подыскивается объяснение и большому количеству приводимых в «Нихон секи» разноречивых версий — как раз тогда, в период создания «Нихон секи», в Японии под китайским влиянием внедрялся свод законов «Тайхо рицурё». Так вот, обряды разных родов, не вошедшие в новый кодекс, но исполнявшиеся при дворе до этого, то есть до установления новых порядков, и составили, по предположению исследователей, разные версии одних и тех же мифов, приводимых в «Нихон сёки».

К настоящему времени практически все основные памятники, связанные с японской мифологией, переведены на русский язык, так что читатели могут сами судить о справедливости изложенных выше теорий. В данной антологии японские мифы представлены фрагментами из «Нихон сёки». Выбор этот, пожалуй, оправдан, ведь эта книга на протяжении веков была в Японии наиболее авторитетной в круге древних письменных памятников. Кроме того, самая полная и разнообразная среди всех, она послужила, как нам кажется, чем-то вроде испытательного стенда, стала своего рода лабораторией японской культуры, где впервые были испробованы самые разные жанры — не только легенды, сказки, исторические хроники и предания, но — еще в свернутом виде — здесь нашлось место и лирической миниатюре, и повести-моногатари, и начаткам поэтики и лингвистики, и даже анекдотам с каламбурами и игрой слов. И прежде всего, разумеется, мифическим повествованиям об «эпохе богов» и первопредках Идзанаги и Идзанами, породивших «Восемь Великих островов» и населивших их людьми...

Л. М. Ермакова

ЗАПИСИ ДРЕВНИХ ДЕЯНИЙ [2]

Свиток I

Глава 1 Пять несравненных божеств являются в мир

Когда были положены начала Неба и Земли, явилось в мир на Такама-га-хара, Равнине Вышнего Неба, верховное божество по имени Амэ-но-ми-накануси, Верховный владыка середины Неба.