Тысяча рублей - [2]

Если, конечно, можно было покойного (прости меня Господи!) считать Ваниным другом.

Сначала и я, как все, заблуждалась на этот счет. Миша был свидетель на нашей свадьбе, Миша то, Миша сё... Но потом, как присмотрелась... Ваня Мише библиографию к докторской составляет, Ваня за Мишу статьи в соавторстве пишет, Ваня Мише книжки вычитывает - а Миша Ване говорит "большое спасибо"! Миша - научный руководитель - не мог Ване сказать, какие нужны публикации. В итоге все чуть не сорвалось: ВАК заявил, что публикации по теме кандидатской не соответствуют требованиям. И только когда Мишенька понял, что если диплом не выдадут, то у него, как у руководителя, будут неприятности, только тогда он засуетился. И еще Ваню попрекал "что ж ты так все пустил на самотек..." Как вспомнишь, так плюнуть хочется.

Вся проблема в том, что Ваня мой чересчур порядочный. Не то чтоб я была непорядочная, нет, конечно, но у Вани вот эта деликатность, интеллигентность выходит за рамки здравого смысла. И плавно переходит в глупость. Когда Миша скоропостижно скончался, я сразу поняла, чем это чревато: долг юридически не оформлен, должник умер, свидетелей нет. Но я сразу сказала: надо действовать немедленно. Пока все свежо, Любка в шоке и, может, кто-нибудь и слышал от Миши про заем. Придти, извиниться и вежливо, но твердо изложить суть дела. Миша занимал 1000 рублей, ему не хватало на покупку "Волги", обещал отдать с гонорара, и прошу отдать. И еще лучше сказать это при всех. Тут психология: даже если не захочет отдать, все равно не сможет, зажав долг, запачкать память покойного. Значит, вынет и отдаст. Хотя бы часть. Конечно, это грубо, даже жестоко, а что делать? Ох, говорила своему дурню: возьми у него расписку! Как чувствовала. Нет, он не расписку взял, он со мной поругался! И когда я ему сказала придти и потребовать долг, еще одну сцену устроил. "Я разведусь! Я разведусь!" Тарелки бить при ребенке! Характер решил показать, размазня несчастная! Перед всеми стелится, а перед женой характер показывает, неврастеник! Так и не пошел никуда. Неделю со мной не разговаривал.

Ну конечно, когда он явился через два месяца (еще б через год пришел) к Любке, та его выставила за дверь. "Ничего не знаю, муж ничего не говорил и никогда ни у кого ничего не занимал, нам своих денег хватало!" Вот так и пропала тысяча рублей. Этого следовало ожидать, у этой жлобки зимой снега не выпросишь. В свое время с родной сестрой три года судилась за отцовскую квартиру. За копейку удавится, тунеядка, мадам профессорша! Впрочем, теперь уже не профессорша. Года не прошло, как она замуж вышла за какого-то полковника в отставке. И как вышла: ей надо было ремонт в квартире сделать, а у него была своя квартира и старая машина, так они договорились: он продает свою машину, делает ей ремонт, а она за это - нет, не прописывает его, что вы! - а дает ему водить по доверенности ту самую "Волгу", в которой пропала наша тысяча. Сама она водить не может, дальтоничка несчастная. В итоге выиграл от всей этой истории совершенно посторонний человек, который катается на "Волге", живет в профессорской квартире (причем свою сдает), а наша Настена пошла на выпускной в платье, перешитом из моего голубого соседкой, и в старых туфлях. Тьфу! Хочется ругаться, но сил уже нет. А главное, в пятьдесят лет уже никого не переделаешь.

Любовь Георгиевна

Многие осуждали меня за слишком скорый второй брак; некоторые отвернулись; иные поспешнее и громче, чем следовало бы. Меня не понял даже сын, и я с горечью чувствую, что отчуждение между нами растет. Молодость всегда радикальна, а Егор унаследовал еще и мой максимализм и гордость. Из-за нее, из-за этой гордыни, я не могу никому ничего рассказать, я по-прежнему чувствую себя униженной, оплеванной, растоптанной, и только одно утешение спасает меня: что об этом никто не знает. Но я знаю, я! И этого довольно, чтобы отравить мои дни и ночи, чтобы навсегда лишить меня покоя, и этот брак - запоздалая месть Мише - ничего не изменил, хотя Антон Павлович хороший человек и мне с ним спокойно. Он сам вдовец, похоронил жену семь лет назад, и ему кажется, что он меня понимает, дает советы, утешает, и я покорно киваю, даю себя утешать, и ни слова, ни намека, что грызет меня, как болезнь, не смерть мужа, а то, что я узнала, пробежав взглядом по диагонали четыре толстые общие тетради, найденные во всегда закрытом, потайном ящике его стола через три дня после похорон.

С самого первого дня нашего брака Миша изменял мне. Он изменял мне в нашем свадебном путешествии на теплоходе "Тарас Шевченко", и я помню эту веснушчатую, толстогубую официантку Люсю. Он изменял мне, когда я лежала в больнице на сохранении, когда я рожала, когда кормила Егора, когда болел Егор, когда я забеременела вторично, когда лежала после операции из-за внематочной беременности, когда умер мой отец, когда мне было хорошо, когда мне было плохо, в командировках, и здесь, на месте, он изменял мне всю жизнь с какими-то случайными девками (все - девки, ни одной старше 25!), а я ничего, ничего не знала! Я 24 года прожила во лжи и самом страшном унижении, какое может выпасть на долю женщины. И самое странное - в его дневниках я не нашла ни одной плохой строчки в свой адрес.