Тысяча огней - [99]

— Сейчас в Пото-Пото живет сорок тысяч человек, — сказал мне в 1954 году мой знакомый врач, беря у меня кровь на очередной анализ. — Негры приходят сюда из лесов и саванны и остаются, околдованные современным городом. На каждой улице есть колонки, в любую часть города можно добраться на автобусе или машине. Но вокруг квартала лес, а неподалеку — река Конго, так что им кажется, будто они не очень далеко от родных мест.

— Ну и как, хорошо им здесь? — спросил я.

— Не знаю, пока рано делать выводы.

Когда я вновь встретился с ним через четыре года, число жителей туземного квартала удвоилось — с сорока тысяч выросло до восьмидесяти.

— А теперь, в 1964 году, их уже сто тысяч, — сказал мне доктор.

— Большие перемены произошли?

Доктор Б. молча посмотрел на меня, потом снова стал промывать шприц. Те же уверенные движения, тот же шум и свет за окнами словно подтверждали, что пролетевшие годы не в счет и каждая новая встреча — это продолжение прерванной на минуту беседы. Беседы довольно оригинальной и необычной. Если, скажем, доктор был не готов немедля ответить на мой вопрос, он переводил разговор на другую тему, и это означало, что продолжение отложено до будущей встречи. Но на мой последний вопрос он ответил встречным вопросом.

— Помнишь Габриэля, санитара, который подписывал и вручал тебе справку?

— Конечно, помню.

Я заранее приготовил ему подарок — пачку сигарет «Тюрмак руж», которые он особенно любил. За это Габриэль не заставлял меня ждать справку целых два дня.

— Так вот, ты его больше не увидишь. Он умер несколько месяцев назад, — сказал доктор, вонзая мне иглу в руку. Как обычно, он говорил неторопливо и тихо.

— Габриэль пятнадцать лет был моим санитаром, — продолжал он, — и все эти годы постоянно соприкасался с нашей «цивилизацией». Две недели он не являлся на работу; пришла его жена и сказала, что Габриэлю очень плохо. У него высокая температура, он бредит. Вместе с другим врачом мы отправились к нему домой, в небольшой жестяной барак.

Внутри было чисто и прибрано. Габриэль лежал на большой железной кровати, которую я ему подарил в день свадьбы; на стене висел портрет генерала де Голля. Мой санитар служил в рядах французской армии Свободы и даже получил орден за храбрость. Мы сразу же поняли, что Габриэль умирает и что никакие лекарства тут не помогут. Годы работы в самых труднодоступных районах страны научили меня, что против самовнушения нет никаких средств. Магия и суеверия — две болезни, против которых наука врачевания бессильна. Мы стали расспрашивать жену Габриэля; после долгих колебаний она призналась, что несколько дней назад к Габриэлю пришел старик из лесного селения, где он родился и вырос. Кто был этот старик и о чем они говорили с Габриэлем, мы так толком и не узнали, но поняли, что приходил к Габриэлю колдун. Из отрывистого, путаного рассказа его жены мы догадались, что в родном селении Габриэля посчитали виновником целого ряда несчастий: смерти детей, повального мора среди домашних животных, гибели одной женщины после родов. Колдун решил, что во всем виноват Габриэль, потому что он покорился «магии» врачей и большого города. Расплатой за такое преступление может быть только смерть; и вот Габриэль был осужден и убит.

— Убит? — переспросил я, решив, что ослышался.

— Вероятно, колдун сказал ему: «Ты должен умереть» — и, ничего больше не прибавив, вернулся в селение… Этих трех слов было достаточно, чтобы Габриэль, культурный африканец, умеющий обращаться с микроскопом, регулярно читающий «Пари-матч», участник второй мировой войны, пятнадцать лет проработавший в канцелярии больницы, слег и больше уже не поднялся. Он умер от самовнушения — неизлечимой болезни древней и новой Африки. Оболочка цивилизации оказалась хрупкой, как ореховая скорлупа. При первом же столкновении с силами дремучего невежества и суеверий рухнули стены цивилизации, и Габриэль оказался погребенным под их обломками.

Драматический рассказ доктора был еще одним звеном в бесконечной цепи мелких и крупных фактов, которыми полна каждодневная жизнь африканцев. И хотя сами эти факты весьма противоречивы и неоднородны, они являются наглядным свидетельством большой трагедии, которую переживает Экваториальная Африка.

Шум и грохот современного мира и даже пронзительный свист реактивного лайнера, идущего па посадку в Браззавиле, доносятся в окружающий столицу безбрежный лесной массив приглушенными, сильно ослабленными. Под сводом гигантских деревьев время словно остановилось. Минута здесь равна целому веку. Бесконечные ряды красных муравьев копошатся у скелета умершего животного, а рядом, встав на колени, человек пытается высечь искру, ударяя один камень о другой, чтобы защититься от сырости, от мрака и от собственного страха. И в то же самое время над лесом раздается гул пассажирского самолета, сверкающего в лучах солнца.

Великий лес даже упорнее и эффективнее, чем пустыни и океан, «защищает» первобытный образ жизни.

В отрезанных от внешнего мира общинах до сих пор сохранились древние нравы и обычаи, нередко весьма суровые, а подчас просто жестокие.

Табу, заклятия, тайные секты, «мужчины-леопарды» и «мужчины-крокодилы», принесение в жертву одного из близнецов, танец посвящения в мужчины — все эти обычаи и традиции сохраняют свою власть и посей день. До сих пор дикая, неукротимая природа остается главной силой, которой надо поклоняться. Бури и ливни, засуха и ветры — вечный закон мироздания, воплощение воли господней, источник добра и зла.