Тысяча душ - [45]

– Проси! – приказал князь лакею и сам вышел несколько в залу, а Полина встала и начала торопливо поправлять перед зеркалом волосы.

Калинович показался.

– Очень, очень вам благодарен, что доставили удовольствие видеть вас! – начал князь, идя ему навстречу и беря его за обе руки, которые крепко сжал.

– Вы знакомы с здешними хозяевами? – прибавил он.

Калинович отвечал, что он имел честь быть у них один раз.

– В таком случае, позвольте возобновить ваше знакомство, – заключил князь и ввел его в гостиную.

– Monsieur Калинович, – отнесся он к генеральше, но та только хлопнула глазами.

М-lle Полина, напротив, поклонилась очень любезно.

– Je vous prie, monsieur, prenez place[36], – сказал князь, подвигая Калиновичу стул и сам садясь невдалеке от него.

– Monsieur Калинович был так недобр, что посетил нас всего только один раз, – сказала Полина по-французски.

Калинович отвечал тоже по-французски, что он слышал о болезни генеральши и потому не смел беспокоить. Князь и Полина переглянулись: им обоим понравилась ловко составленная молодым смотрителем французская фраза. Старуха продолжала хлопать глазами, переводя их без всякого выражения с дочери на князя, с князя на Калиновича.

– Maman действительно весь этот год чувствовала себя нехорошо и почти никого не принимала, – заговорила Полина.

– В руке слабость и одеревенелость в пальцах чувствую, – обратилась к Калиновичу старуха, показывая ему свою обрюзглую, дрожавшую руку и сжимая пальцы.

– С течением времени чувствительность восстановится, ваше превосходительство; это пройдет, – отвечал тот.

– Пройдет, решительно пройдет, – подхватил князь. – Бог даст, летом в деревне ванны похолоднее – и посмотрите, каким вы молодцом будете, ma tante!

– Вкусу нет… во рту неприятно… кушанья, которые любила прежде, не нравятся… – продолжала старуха, не обращая внимания на слова князя и опять относясь к Калиновичу.

Тот выразил в лице своем глубокое сожаление. Легкий оттенок улыбки промелькнул на губах князя.

– Что ж, maman, у вас есть аппетит: вам кушать хочется, а много кушать вам вредно, – проговорила Полина.

Но старуха не обратила внимания и на слова дочери. Очень довольная, что встретила нового человека, с которым могла поговорить о болезни, она опять обратилась к Калиновичу:

– Нога слабеет… ходить не могу… подвертывается…

– Пройдет и это, ваше превосходительство, – повторил тот.

– Совершенно ли пройдет? – спросила больная.

– Я думаю, совершенно, – отвечал Калинович. – Отец мой поражен был точно такою же болезнью и потом пятнадцать лет жил и был совершенно здоров.

– Только пятнадцать лет и жил, а тут и умер! – сказала старуха в раздумье.

Калинович молчал.

Опять незаметная улыбка промелькнула на губах князя, и он взглянул на Полину.

– Не скучаете ли вы вашей провинциальной жизнию, которой вы так боялись? – отнеслась та к Калиновичу с намерением, кажется, перебить разговор матери о болезни.

– Monsieur Калинович, вероятно, не имел времени скучать этот год, потому что занят был сочинением своего прекрасного романа, – подхватил князь.

– Этот роман написан года два назад, – сказал Калинович.

– А вы давно уж занимаетесь литературой? – спросила Полина.

– Да, – отвечал Калинович.

– Стало быть, вы только не торопитесь печатать, – подхватил князь, – и это прекрасно: чем строже к самому себе, тем лучше. В литературе, как и в жизни, нужно помнить одно правило, что человек будет тысячу раз раскаиваться в том, что говорил много, но никогда, что мало. Прекрасно, прекрасно! – повторял он и потом, помолчав, продолжал: – Но уж теперь, когда вы выступили так блистательно на это поприще, у вас, вероятно, много и написано и предположено.

– Предположений много, но пока ничего нет еще конченного в такой мере, чтоб я решился печатать, – отвечал Калинович.

– Прекрасно, прекрасно! – опять подхватил князь. – И как ни велико наше нетерпение прочесть что-нибудь новое из ваших трудов, однако не меньше того желаем, чтоб вы, сделав такой успешный шаг, успевали еще больше, и потому не смеем торопить: обдумывайте, обсуживайте… По первому вашему опыту мы ждем от вас вполне зрелого и капитального…

Калинович поклонился.

– Ей-богу, так, – продолжал князь, – я говорю вам не льстя, а как истинный почитатель всякого таланта.

– Как, я думаю, трудно сочинять – я часто об этом думаю, – сказала Полина. – Когда, судя по себе, письма иногда не в состоянии написать, а тут надобно сочинить целый роман! В это время, я полагаю, ни о чем другом не надобно думать, а то сейчас потеряешь нить мыслей и рассеешься.

– Особенную способность, ma cousine, я полагаю, надо иметь, – возразил князь, – живую фантазию, сильное воображение. И я вот, по моей кочующей жизни в России и за границей, много был знаком с разного рода писателями и художниками, начиная с какого-нибудь провинциального актера до Гете, которому имел честь представляться в качестве русского путешественника, и, признаюсь, в каждом из них замечал что-то особенное, не похожее на нас, грешных, ну, и, кроме того, не говоря об уме (дурака писателя и артиста я не могу даже себе представить), но, кроме ума, у большей части из них прекрасное и благородное сердце.