Tyrmä - [41]

Больше ни ему, ни Игги не доведется встретить на своем пути этого неунывающего карельского парня. Только гораздо позднее Антикайнен, занимаясь целенаправленным розыском, отыщет его следы. И этот розыск будет, увы, неутешителен.

В монастырской комнате, судя по всему спешно переоборудованной в «красный уголок», кроме Бокия находились еще два человека, чем-то неуловимо напоминавшие Тойво покойного эстонца Тыниса.

— Сегодня 21 июня, так что будем соблюдать все предполагаемые условия, — вместо приветствия сказал товарищ Глеб.

— Одно уже не соблюдено: было оговорено, что со мной будут работать два человека, — ответил Тойво.

— Их будет даже больше, чем два, — Бокий, не мигая, посмотрел заключенному прямо в глаза. Повисла пауза, которую никто из присутствующих нарушить не рискнул.

Тут в дверь раздался осторожный стук, и голос, принадлежащий, без сомнений, начальнику лагеря Ногтеву, пролепетал:

— Водочки не желаете, товарищи? Для улучшения настроения и поднятия, так сказать, жизненного тонуса?

«Братья» Тыниса очень даже оживились, а товарищ Глеб, наконец-то, отвлекся от созерцания Тойво. Он подумал несколько секунд и махнул рукой:

— Неси, начальник. И с собой нам сообрази — мы скоро выдвигаемся.

Тотчас же открылась дверь и вихрь разместил на столе белоснежную скатерть, на которую оказались выложены соленые огурцы, красная рыбка, дымящиеся расстегаи и запотевшие поллитровки со Смирновской водкой.

Помощники Бокия прослезились от умиления, а у Тойво в животе что-то громко и неприятно завыло. Немедленно также, даже еще противней, завыло в животе у Игги.

— Ладно, и вы тоже попробуйте, — даже такой изверг, как товарищ Глеб, позволил двум заключенным приобщиться к трапезе: умрут еще, захлебнувшись слюной, или от заворота кишок.

— Это все от прежнего настоятеля нам осталось, — сказал Ногтев, имея ввиду столовые приборы, которые сервировали завтрак.

— Что, и рыбка тоже? — удивился Блюмкин и рассмеялся своей шутке.

— Что вы! — всплеснул руками начальник. — Только серебро.

Пока весь народ деликатно ел — а особенно деликатно, как понятно, ели зэки — Ногтев расписывал всю буржуйскую утварь, которую они экспроприировали.

— А что с самим этим Кононовым? — спросил, вдруг, Глеб.

— Так ничего, товарищ Бокий, — живо ответил начальник. — В двадцатом году его вывезли из монастыря и отправили перевоспитываться.

Архимандрит Вениамин, в миру — Кононов, прослужил на Соловках с семнадцатого года. Новый режим решил не склонять его к сотрудничеству, а, унизив и оскорбив, отправил в архангельскую глубинку на выселки, тем самым обрекая его на мученичество. Через несколько лет такое положение перерастет в великомученичество.

Прекращая проповеди опального архимандрита, несшие смуту в головы архангельских прихожан, его и соловецкого иеромонаха Никифора заживо сожгут 17 апреля 1928 года. Нет человека — нет проблем. Только так на все времена.

Помощники товарища Глеба после первой стопки раскраснелись лицами и стали с интересом осматриваться по сторонам, шмыгая друг другу носом. Антикайнену они напоминали теперь не вероломного эстонца Тыниса, а Добчинского и Бобчинского. Но только они были уездные помещики от науки, другого поля ягоды.

— Да, — сказал Добчинский. — А ведь сюда сама великая княгиня Елизавета Федоровна в 1913 году приезжала. Аккурат за 5 лет до расстрела.

— Что вы говорите! — удивился, то ли притворно, то ли не очень — не разобрать — Бобчинский. — И сам царь-император в одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году наведывался.

— Это который? Александр Второй? Что вы говорите! — вторил ему коллега.

— О чем они говорят? — спросил Игги, который не всегда воспринимал русский язык, как великий и свободный, правдивый и могучий. За время своих скитаний по северным монастырям и соловецкой тюрьме он свыкся с церковно-славянским и вертухайским диалектами, поэтому иной раз смысл не догонял.

— Они говорят, что лучше водку жрать, чем по подземельям скитаться, — ответил ему Тойво.

— Что вы говорите! — хором сказали Бобчинский и Добчинский.

— Так! — очень тихо, но решительно заявил Бокий. — Все кто постарается увильнуть от выполнения нашего задания — будут расстреляны. Кто окажется саботажником — лично удавлю. Всем все ясно?

Помещики от науки сей же момент вскочили и вытянулись во фрунт. Блюмкин огляделся по сторонам и тоже поднялся по стойке смирно. Тойво и Игги, чуть помедлив, тоже встали. Только начальник Ногтев замешкался — он в это время, набив рот расстегаем, усердно закусывал стограммовую стопку водки. Но на него никто не обратил внимания.

Дальнейший завтрак прошел быстр и скомкано. Экспедиция, как себя величали люди товарища Глеба, разобрали свою поклажу и побрели к пристани. На монаха и красного финна нагрузили все лопаты и ломы, какие любезно предоставил Ногтев.

Тойво бросил быстрый взгляд в сторону кладовки, в которой должен был скрыться Мика, и кивнул Игги. Тот в ответ слегка пожал плечами. Ну, судьба-судьбинушка, не подведи ни барона фон Зюдоффа, ни их самих!

  Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдешь.

  Мы в засаде годами ждали, не взирая на снег и на дождь.

  Мы в воде ледяной не плачем, и в огне почти не горим.