Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста - [8]

Возраст переводчиков – от 21 года до 45 лет. Самыми молодыми были студенты-москвичи, ташкентцы и душанбинцы, самым «старым» оказался уйгур из Узбекистана. Этот переводчик, чью фамилию, увы, не могу вспомнить, был единственным, кто прибыл в Мары добровольно, по собственному желанию. Согласно бытовавшим в нашей казарме слухам, он с помощью приятеля, местного военкома, сбежал отдохнуть от своих не то пяти, не то семи детей. Говорил ли он по-арабски – тайна за семью печатями. Где и что он переводил, никто не узнал. Зато было известно, что он замечательный часовых дел мастер и действительно кому-то из начальства починил часы.

Контингент был разнообразный. Сергей Крылов, двадцати семи лет, из Москвы, трудился в зарубежной редакции Московского радиовещания; Дмитрий Згерский, тому было под сорок, успел поработать корреспондентом за границей (чуть не в Швеции). Остряк Дима относился ко всему происходящему с большим юмором и коротал время, склеивая из бумаги купленный в здешнем универмаге детский набор «Паровозик». Паровозиком все любовались. А Дима перед отправкой из Маров его торжественно сжег, обозначив завершение этого этапа своей жизни.

Ни мои два однокурсника, ни Сережа Крылов, ни Дима Згерский не дожили до дня, когда пишу эти записки. Увы, это не единственные потери среди марыйцев. Мне ж порой все еще кажется, что я только-только прибыл в туркменское захолустье.

Так вот. Когда было «нолито» и принято на грудь, кто-то вспомнил, что завтра приезжает высокое начальство из Ташкента, где находился штаб Туркестанского военного округа (ТуркВО), и по этому поводу состоится смотр части, куда нас призвали переводить – ее номер был, кажется, 44 708, – за разглашение военной тайны прошу не привлекать, потому как эта часть располагалась на территории ныне независимого государства.

«Тебе нужно подготовиться, – велел Ивановский, – примерь шинель». Лучше бы я ее не надевал. Она явно была сшита на дядю Степу и волочилась по полу. «Ничего, – успокоил Серега, – мы ее сейчас подрежем». Кто-то сбегал и принес ножницы размером с одноручную пилу. Резали долго и по очереди, периодически заставляя меня шинель надевать. Наконец прозвучало: «То что надо». Еще раз примерять «шинелку» – сил не было. Все разбрелись по койкам. Я забрался наверх, потрогал лампу – она оказалась холодной, люминесцентной.

…Сигнал к подъему раздался в семь часов. В одной гимнастерке я выскочил на улицу, чтобы умыться. И… теперь, какой была в 1972 году туркменская зима. А была она такой, какую не видывали даже старожилы. Долой жаркую пустыню, долой верблюдов. Стоял мороз минус 25. Добежать до сортира, почистить зубы еще было возможно. А потом… Шинелька-то была летней, как у немцев в сорок первом под Москвой (даже стало их немного жаль), спасибо маме, затолкавшей в чемодан теплый свитер. Можно было бы и не писать, но в феврале по утрам в военно-марыйском летнем сортире стояло три сантиметра ледяной мочи. Днем она к тому же таяла.

Чтобы закончить тему марыйского климата: в апреле того злосчастного года утром, случалось, было минус 15, а днем – плюс 15. Утром напяливали зимние солдатские шапки, а после обеда ходили с непокрытой головой, чем раздражали редкие, но злобные патрули.

Ловко намотав портянки – очевидно, это наследственное (один мой предок служил в царской армии), и облачившись в шинель, вместе со всеми я залез в автобус, и мы отправились в вышеупомянутую в/ч на смотр.

Там уже находился зам по тылу ТуркВО генерал-майор Положенцев, небольшого роста человек, которого мы заранее раздражали. Построили нашу переводческую группу, которая, смотрелась бандой анархистов или басмачей, вроде войска Абдуллы из «Белого солнца пустыни». По выражению наших физиономий – так точно. Ну не пялились мы на генерала, как положено по уставу. Для нас он был неизвестным, непонятным существом, как в сериале «Пришелец». Вот только пришельца в погонах никто не боялся.

Теперь поставьте себя на место Положенцева: выстроились, точнее столпились, штафирки с неуставными лицами, переглядываются да еще и плечами пожимают. Да еще и одеты с нарушениями «формы одежды» (есть такое армейское выражение, означающее все, что на тебе надето – от шапки до сапог, причем за нарушение этой самой «формы одежды» могут и наказать).

На правом переводческом фланге топтался немолодой азербайджанец в офицерских погонах без звездочек и в пирожке вместо фуражки. В таких пирожках во время ноябрьского парада стояли на Мавзолее члены Политбюро ЦК КПСС. За ним построились рядовые, за ними лейтенанты, потом опять рядовые. Построить нас в соответствии со званием или ростом никто не догадался. Генерал не знал, с чего (с кого) начать.

Начал он с «пирожка», представившегося «такой-то, такой-то – офицер без звания». Генерал остолбенел. Потом донеслось: «Такого не бывает, вы что, здесь охренели?» – повернулся он к одному из местных начальников. Ответом было молчание. На следующий день офицер без звания получил звездочку и в один миг стал младшим лейтенантом.

Несчастный генерал отправился на левый фланг и продолжил обход. Я стоял где-то в середине строя. Пройдя мимо, он опустил взгляд и увидел шинель выше колен – подрезали ее несколько человек, и каждый хотел как лучше. Наши глаза встретились.