Тяжело в ученье, нелегко в бою. Записки арабиста - [19]

С нашими летчиками я не общался, а с арабскими лейтенантами Саидом и Мухтаром – сколько угодно. Вместе с другими летчиками они осваивали «сушки». И Саид, и Мухтар вели себя слегка горделиво, а у меня почему-то возникла мыслишка, то они направлены в эскадрилью еще и для того, чтобы приглядывать за нами. Хотя приглядывать-то было незачем. Я с ними сблизился – порой просил помочь разобраться в авиаязыке, и они помогали, хотя и ухмылялись.

Мухтар собирался жениться, и его невестой была дикторша на каирском телевидении. Как-то раз мы даже встречались – красивая, с умными «нефертитскими» глазами египтянка.

Первое написанное арабскими буквами слово, которое попалось на глаза в коридоре с учебными классами, было «ат-табелька». Дважды прочитав его и ничего не поняв, я намеревался раскрыть самодельный словарь, однако Саид разъяснил его смысл. Непонятная надпись означала «расписание полетов», а пришла она из чешского языка. Позже, когда работал в 80-х в Праге в журнале «Проблемы мира и социализма», это слово неоднократно попадалось на глаза в разных учреждениях. Tabelka по-чешски – просто-напросто расписание. А в «расписание полетов» в Бильбейсе оно превратилась, потому что до нас работали чехословацкие товарищи, тренировавшие египтян на самолетах Л-29. На базе сохранилось несколько этих элегантных, женственных самолетов, напоминавших скорее о балете, чем о войне.

Не помню, какой была тема самой первой лекции, но мне показалось, что кое-что из моего перевода до слушателей дошло.

Наступил час вопросов. У меня покраснели уши. Говорить я еще кое-как мог, но вот понимать вопросы… Каждый, кто учил язык, знает, как это сложно. «Сейчас, – мелькнула мысль, – вот тот, который внимательнее всех меня слушал, подымет руку, и…» Именно этот и спросил. …Я чуть не заплакал от радости. Он задал вопрос на арабском литературном языке, которому меня почти четыре года учили. Я его понял. Наверно, такое радостное чувство испытывает случайный олимпийский чемпион, дуриком занявший золотое первое место.

Назавтра наступили суровые, изматывающие от необходимости ежеминутно слушать и понимать арабский будни.

Перевод – профессия многогранная, особенно если ты один. В обязанности одного-единственного входило:

– переводить лекции (если твой перевод понимают);

– находиться при технаре, который объясняет, что и как нужно подкручивать в самолете;

– быть в постоянной готовности, если вообще кто-то попросит тебя что-то перевести;

– по распоряжению начальства письменно переводить что-то из технического описания;

– и вообще быть готовым к любым неожиданностям самого разного характера.

Переводить приходилось всё! Например: «Да скажи ты ему, что он мудак, пошли его…» Если задержался, то торопят, переспрашивают: «Ты его точно послал?» Тот, кого посылают, может и сам послать. Египетский мат я старательно записывал в книжечку, а потом заучивал. Помогало. Египтяне в свою очередь любопытствовали насчет русского мата и оказывались прилежными учениками.

Друг мой Саша, работавший в семидесятые в Индонезии, восхищался, до каких высот освоили русский мат местные портовые грузчики. Неплохо владеют им индийцы, благодаря развитию туризма русский мат используют турки – «приезжайте к нам в Анталью». Разумеется, его знают и в Афганистане, особенно военные и чиновники в Кабуле. Про бывшие братские соцстраны и говорить не приходится. Но это касается старших поколений.

Рядовой арабский переводчик трудился «прислугой за всё», что было малоприятно, но полезно – когда еще придется каждый миг тренировать себя в иностранном наречии.

Бывали, конечно, и счастливые мгновения. Лежишь порой под деревцем на травке в «душме» – так по-бильбейски звалась самолетная стоянка, жуешь зеленый тонкокожий лайм и смотришь, как «твой» спец Коля Тымчик на пальцах растолковывает египетскому сержанту, чего куда крутить. Следовало бы подойти и помочь, но так не хочется выползать из тени.

Вот так наслаждался я однажды покоем, и вдруг аккуратно подкатывает ко мне лет сорока седой сусального вида египетский майор и просит кое-что перевести. Кое-что оказалось письмом к его русской возлюбленной. Девушке Свете было 32 года, и у нее рос сын. Письмо было написано красивым арабским почерком без помарок. Поначалу подумалось, что у майора со Светой был скучный роман, а теперь майор своим письмом хочет с ней распрощаться. Тон письма показался слишком нежным и потому фальшивым. Заканчивал перевод уже в гостинице. Утром майор заехал за письмом и навсегда исчез из моей жизни. Вот интересно, дал ли он кому-нибудь проверить мой перевод?

Есть два стиля переводческого труда. Первый – выучил наизусть все слова-термины – и трава не расти. Он говорит – ты переводишь. У него спрашивают, ты ему переводишь. Я ему перевел, я тебе перевел, а дальше пошли вы все – и по-русски, и по-арабски.

Другой стиль иной: сначала разберись во всех этих железяках, проводах и переключателях, а уж потом толкуй, иначе говоря не переводи, а объясняй. Как, например, дословно перевести на арабский «череспериодный компенсатор малого усиления». Есть такая хрень в какой-то настройке. Этот «выражанс» мне однажды в Алжире достался. Ничего – выкрутился.