Тяжёлая лира - [17]

   Ходили на поклон.

28

И только Мэри нет как нет.

   Проходит круглый год —

В далеком Рэстоне она

   Всё так же слезы льет:

29

«Покинул Мэри ты свою,

   О Джон, жестокий Джон!

Ах, и могилы не найти,

   Где прах твой погребен!»

30

   Ее соседи в Лондон шлют,

В аббатство, где один

   Лежит безвестный, общий всем

Отец, и муж, и сын.

31

Но плачет Мэри: «Не хочу!

   Я Джону лишь верна!

К чему мне общий и ничей?

   Я Джонова жена!»

32

Всё это видел Джон с небес

   И возроптал опять.

И пред апостолом Петром

   Решился он предстать.

33

И так сказал: «Апостол Петр,

   Слыхал я стороной,

Что сходят мертвые к живым

   Полночною порой.

34

Так приоткрой свои врата,

   Дай мне хоть как-нибудь

Явиться призраком жене

   И только ей шепнуть,

35

Что это я, что это я,

   Не кто-нибудь, а Джон

Под безымянною плитой

   В аббатстве погребен.

36

Что это я, что это я

   Лежу в гробу глухом —

Со мной постылая рука,

   Земля во рту моем».

37

Ключи встряхнул апостол Петр

   И строго молвил так:

   «То — души грешные. Тебе ж —

Никак нельзя, никак».

38

И молча, с дикою тоской

   Пошел Джон Боттом прочь,

И всё томится он с тех пор,

   И рай ему невмочь.

39

В селенье света дух его

   Суров и омрачен,

И на торжественный свой гроб

   Смотреть не хочет он.

9 марта — 19 мая 1926

Париж

Звезды

Вверху — грошовый дом свиданий.

Внизу — в грошовом «Казино»

Расселись зрители. Темно.

Пора щипков и ожиданий.

Тот захихикал, тот зевнул…

Но неудачник облыселый

Высоко палочкой взмахнул.

Открылись темные пределы,

И вот — сквозь дым табачных туч

Прожектора зеленый луч.

На авансцене, в полумраке,

Раскрыв золотозубый рот,

Румяный хахаль в шапокляке

О звездах песенку поет.

И под двуспальные напевы

На полинялый небосвод

Ведут сомнительные девы

Свой непотребный хоровод.

Сквозь облака, по сферам райским

(Улыбочки туда-сюда)

С каким-то веером китайским

Плывет Полярная Звезда.

За ней вприпрыжку поспешая,

Та пожирней, та похудей,

Семь звезд — Медведица Большая

Трясут четырнадцать грудей.

И, до последнего раздета,

Горя брильянтовой косой,

Вдруг жидколягая комета

Выносится перед толпой.

Глядят солдаты и портные

На рассусаленный сумбур,

Играют сгустки жировые

На бедрах Etoile d'amour[4],

Несутся звезды в пляске, в тряске,

Звучит оркестр, поет дурак,

Летят алмазные подвязки

Из мрака в свет, из света в мрак.

И заходя в дыру всё ту же,

И восходя на небосклон, —

Так вот в какой постыдной луже

Твой День Четвертый отражен!..

Не легкий труд, о Боже правый,

Всю жизнь воссоздавать мечтой

Твой мир, горящий звездной славой

И первозданною красой.

23 сентября 1925, Париж

19 октября 1925, Chaville

Ночь

Измученные ангелы мои!

   Сопутники в большом и малом!

Сквозь дождь и мрак, по дьявольским кварталам

   Я загонял вас. Вот они,

   Мои вертепы и трущобы!

О, я не знаю устали, когда

Схожу, никем не знаемый, сюда,

   В теснины мерзости и злобы.

Когда в душе всё чистое мертво,

   Здесь, где разит скотством и тленьем,

Живит меня заклятым вдохновеньем

   Дыханье века моего.

   Я здесь учусь ужасному веселью:

Постылый звук тех песен обретать,

Которых никогда и никакая мать

   Не пропоет над колыбелью.

11 октября 1927

Париж

Граммофон

Ребенок спал, покуда граммофон

   Всё надрывался «Травиатой».

Под вопль и скрип какой дурманный сон

   Вонзался в мозг его разъятый?

Внезапно мать мембрану подняла —

   Сон сорвался, дитя проснулось,

Оно кричит. Из темного зила

   Вся тишина в него метнулась…

О, наших душ не потрясай

   Твоею тишиною грозной!

Мы молимся — Ты сна не прерывай

   Для вечной ночи, слишком звездной.

6 декабря 1927

Париж

Скала

Нет у меня для вас ни слова,

   Ни звука в сердце нет,

Виденья бедные былого,

   Друзья погибших лет!

Быть может, умер я, быть может —

   Заброшен в новый век,

А тот, который с вами прожит,

   Был только волн разбег,

И я, ударившись о камни,

   Окровавлен, но жив, —

И видится издалека мне,

   Как вас несет отлив.

14 декабря 1927

Париж

Дактили

1

Был мой отец шестипалым. По ткани, натянутой туго,

   Бруни его обучал мягкою кистью водить.

Там, где фиванские сфинксы друг другу в глаза

                              загляделись,

   В летнем пальтишке зимой перебегал он Неву.

А на Литву возвратясь, веселый и нищий художник,

   Много он там расписал польских и русских

                              церквей.

2

Был мой отец шестипалым. Такими родятся

счастливцы.

   Там, где груши стоят подле зеленой межи,

Там, где Вилия в Неман лазурные воды уносит,

   В бедной, бедной семье встретил он счастье свое.

В детстве я видел в комоде фату и туфельки мамы.

   Мама! Молитва, любовь, верность и смерть —

                              это ты!

3

Был мой отец шестипалым. Бывало, в «сороку-ворону»

   Станем играть вечерком, сев на любимый диван.

Вот на отцовской руке старательно я загибаю

   Пальцы один за другим — пять. А шестой — это я.

Шестеро было детей. И вправду: он тяжкой работой

   Тех пятерых прокормил — только меня не успел.

4

Был мой отец шестипалым. Как маленький лишний

                              мизинец

   Прятать он ловко умел в левой зажатой руке,

Так и в душе навсегда затаил незаметно, подспудно

   Память о прошлом своем, скорбь о святом ремесле.

Ставши купцом по нужде — никогда ни намеком, ни

                              словом

   Не поминал, не роптал. Только любил помолчать.