Ты — все для меня - [2]

Крики Линетт то затихают, то усиливаются, как газующий двигатель, когда твои натруженные руки стаскивают ее щуплое тело с комода на кровать. Она сопротивляется изо всех сил, но тщетно. Через считанные секунды она оказывается связанной по рукам и ногам.

— Мама, пожалуйста! Не стреляй в меня!

Несмотря ни на что, ты улыбаешься.

— Милая, признаю, сейчас я не самая счастливая женщина на земле, однако — милосердная! Стрелять в тебя? Линетт, я же тебя люблю. Ради бога, девочка! Я не стану в тебя стрелять.

Девчонка вопит во все горло.

— Прости, мама! Прости, но… но… ты же понимаешь… Это он заставил меня!

Ты нежно улыбаешься и обходишь кровать кругом. Она — твоя плоть и кровь. И, да, ты любишь ее. Но еще ты знакома со всеми превратностями жизни… Иногда просто любить — недостаточно. Ты роешься в развратных обрезанных шортиках Линетт и находишь именно то, что ожидала найти.

— Так, что это здесь? Что за штучка?

Маленькая стеклянная трубка.

Глаза Линетт испуганно расширяются.

— Этим ты куришь ту гадость, на которую подсадил тебя Нут?

— Нет, нет, мама! Он заставил меня подсесть на нее, клянусь!

Из шортиков ты также вынимаешь пачку мятых купюр, которые пересчитываешь. Читать ты не способна, но вот считать определенно умеешь.

— Пятьдесят шесть долларов, хммм. Так вот, сколько ты заработала, отсосав у всех тех парней?

— Нет, мама.

— Ты занимаешься этим каждый божий день, как я слышала. Отсасываешь целой толпе парней.

— Это Нут заставляет меня этим заниматься! Чтобы он мог покупать «кристаллы».

Ты не слушаешь ее.

— Так вот к чему свелась вся твоя жизнь. К этому… — Ты машешь перед ней купюрами. — К торговле своим телом.

— Это все Нут! Это Нут!

Ты садишься на кровать рядом с ней.

— Милая, расслабься. У каждого в этом мире есть проблемы. Насчет Нута у меня всегда были некоторые опасения. Его большой член постоянно доводил его до беды. И это началось еще задолго до того, как мы поженились. Но такова их природа, Линетт. Так уж сделаны парни. Но глубоко в душе, еще до того, как он подсадил тебя на эту штуку, Нут был хорошим человеком.

Ты смотришь на свою связанную дочь.

— Но вот ты никогда не была хорошим человеком. С некоторыми так бывает. Без какой-либо на то причины. И неважно, как тебя растили, где ты живешь, или кто на тебя повлиял, ты просто плохой человек. Родилась такой…

— Нет, мама.

— Я любила Нута больше всего на свете, дорогая моя. Он был всем для меня… — Ты продолжаешь тепло улыбаться ей. — А ты взяла и все испортила…

— Мама, пожалуйста! Прости меня!

Ты гладишь ее по щеке.

— Не беспокойся, детка. Я не виню тебя. Как я уже сказала, люди бывают такими не всегда по своей вине…

Кровать дергается от порывистых рыданий Линетт.

Ты поворачиваешься к двери.

— Блаббер? Ты чего не заходишь?

Медленные, размеренные шаги топают в комнату. А вместе с ними приходит едкий смрад. Запахи немых подмышек, давно нестиранной одежды, мочи, фекалий, грязных трусов, и плохо вытертой задницы — все эти «ароматы» смешались в одно целое.

Блаббер Смиттс стоит в дверном проеме, разинув рот, словно ждет чего-то. Босоногий, косоглазый и лысый. Он обладал огромным количеством врожденных дефектов. Из-за какого-то железистого расстройства он страдал ожирением. Гигантское пузо выпирало из-под комбинезона, который он никогда не менял. Жировые мешки на груди походили на женские сиськи. Такие же болтались подмышками, а к подбородку вела целая лестница жировых складок. Один зрачок у него был красным, другой — карим. Его тело было лишено какой-либо растительности, толстая нижняя губа отвисала, словно кусок колбасы.

— Привет, Блаббер, — говоришь ты. — Спасибо за то, что ты делаешь для меня.

Блаббер таращится на Линетт, и издает что-то вроде:

— Пж-пж-пжаллллл-ста…

Линетт вопит:

— Мама! Зачем ты привела сюда этого грязного ненормашу? От него же смердит так, что на небесах слышно! Он в жизни никогда не мылся!

— Прекрати сквернословить, — говоришь ты. — Блаббер — просто другой, милочка. Потому что природа постаралась для него чуть меньше, чем для большинства из нас. Понимаешь, его мама была алкоголичкой, и пила все время, пока была беременна им. Это его и испортило. Но он хороший мальчик…

Линетт пытается освободиться от пут.

— Он — грязный толстый оборванец, мама! Ненормаша, живущий в старом флигеле. Он ест скунсов и лягушек сырыми — я видела! Я даже видела, как он ест какашки опоссума! А еще он шатается днем и ночью по лесу и мастурбирует! Он ест собственную молофью, мама! Зачем ты привела его сюда?

Несмотря на источаемую ею злобу, ты продолжаешь улыбаться. Да, Линетт настолько ужасна, что питает неприязнь даже к такому несчастному человеку.

— Я наняла Блаббера, чтобы он сделал для меня кое-какую работу, вот и все.

— Работу? — вопит твоя дочь. — Что за глупости! Какую работу? Этот ненормаша ни на что не способен!

Ты цыкаешь на нее. Как это печально.

— В тебе столько ненависти, Линетт. Представить не могу, в какой момент я тебя упустила, когда растила. Твое лицо прямо горит от злобы…

Ты хлопаешь Блаббера по плечу.

— Линетт, ты наверное не помнишь дедушку Орна, потому что он умер, когда ты была еще совсем малышкой. Так вот дедушка был так же преисполнен мудрости и доброты, как ты — лжи и ненависти. Однажды он сказал мне: «Истер,