Ты и я - [7]

— Либо гулять, либо эпсомовской соли обоим, — объявила бесчувственная Тото, но сердце ее смягчилось, когда она увидела, как Ионафан, поспешно ковыляя впереди своим чарличаплиновским шагом, вдруг оступился, поскользнулся, будто наступив на свою штанину, и буквально зарылся носом в пыль. Она подняла его: он прижался к ней и совсем размяк, как все "пекинцы", когда их берут на руки.

Давид продолжал трусить рядом, шумно выдыхая воздух ртом; в его янтарных глазах отразилась грустная покорность. Наконец-то — лес и маленький пруд, тень и прохлада, запах сосны и папоротника, разомлевших на солнце.

Тото присела и закурила папироску. Копенгаген раскинулся внизу у ее ног; вывеска Тиволи сверкала на солнце. Четко выделялась на ослепительном синем небе статуя Торвальдсена, вся белая, почти неправдоподобно прекрасная.

День сегодня чудесный — отчего Карди так расстался с ней? И даже не догадался телеграфировать? "Какая-то тень легла на все оттого, что он вдруг изменился, — думала Тото. — Да, легла, и мне не уйти от нее".

Она откинулась назад и, заложив руки за голову, смотрела на верхушки недвижных сосен и на мозаику неба. Было так тихо, что она слышала, когда обрывалась и падала сосновая игла. И вдруг Тото испугалась тишины.

Она снова села. Давид и Ионафан исчезли. Тото свистнула и услышала, что они бегут к ней издалека. Первым появился Давид, за ним — Ионафан, сильно запыхавшийся и точь-в-точь похожий на китайского дракона с одного из тех черных с золотом лакированных шкафчиков, что выставлены у Зелигмана в Париже.

И непосредственно за ними обоими показался Темпест.

Он был один, сразу заметил Тото и улыбнулся.

— Не вставайте, — сказал он. — Я тоже присяду, если разрешите.

Он опустился подле Тото, обхватив колени руками; Давид и Ионафан благосклонно приветствовали его.

— Это Давид, — сказала Тото, — а это — Ионафан, иначе Дон-Дон, мы так зовем его оттого, что он такой крошечный. Им ужасно не хотелось идти сюда и жариться на солнце… да и мне тоже, но мне надо было пройтись.

— Откуда такой прилив энергии сегодня? — спросил Темпест.

Тот вздохнула.

— Неспокойно на душе. Папочка уехал в Англию.

— В Англию? — повторил, как эхо, Темпест, не скрывая своего удивления.

— Умер муж моей матери, — пояснила Тото и рассмеялась неясности выражения. — Будто из книги "Алиса в стране чудес", правда? Но вы, может быть, знали лорда Торренса?

— Да, знал хорошо, — отозвался Темпест. — Но все же ничего не слышал о его болезни.

— Произошла автомобильная катастрофа, — серьезно продолжала Тото. — И моя мать вызвала отца.

Темпест смотрел на Тото, не отрываясь, и видел, что лицо ее быстро заливается краской. "Она обижена… или озабочена…" — лениво подумал он, и в это мгновение Тото подняла голову и взглянула ему прямо в глаза.

Красота ее глаз с их зеленой прозрачностью и тихими густыми ресницами поразила его. Он подумал снова, как прошлым вечером: "Когда-нибудь она будет ошеломляюще хороша. В самой незрелости ее есть нечто невыразимо милое; предвкушается обаяние будущей законченности, — размышлял Темпест. — Ее холеный вид говорит о чьих-то неусыпных заботах, прекрасные волосы блестят так, что кто-то очевидно, с любовью и подолгу расчесывает их, ухаживает за ними; кожа безукоризненная; костюм делает честь тонкому и здоровому вкусу Карди: сегодня на ней большая изумрудно-зеленая соломенная шляпа, с венком из белых шелковых маков, и белое платье из льно-батиста с зеленой вышивкой. Одета восхитительно, — решил Темпест. — И сама принадлежит к лучшему типу малюток".

Голос Тото прервал его приятные неторопливые размышления. Она спрашивала очень серьезно:

— Мистер Темпест, вы знали мою мать, — вы говорили, что знали. Не расскажете ли вы мне о ней? Я лишь крошкой видела ее.

— Леди Торренс очень хороша собой, — начал Темпест неохотно, — я видел ее несколько недель тому назад в Довиле — яхта Торренса простояла там недели две. Что же мне сказать вам? Затрудняюсь.

— Скажите, какова моя мать… на самом деле?

— Она обаятельна и своенравна, — медленно проговорил Темпест.

— Значит, — быстро перебила его Тото, — ее нельзя забыть, нельзя уйти от нее, да? Вы это называете обаянием?

— Это результат ее обаяния, надо полагать, — беспечно согласился Темпест. Но тут же случайно перевел взгляд с маленького водопада из сосновых игл, который он пропускал между пальцами, на Тото, и то, что он прочел в ее глазах, заставило его сбросить с себя настроение приятной истомы.

Тото забыла о нем; она глядела на море, и в глазах ее было то беспомощно-испуганное выражение, какое бывает у ребенка, когда он не может определить источника своего страха.

Тото уже не была ребенком, но свои огорчения, очевидно, переживала еще, как дитя.

И Темпест вдруг, на одно мгновение, почувствовал, что к его сочувствию примешивается раздражение: ему невыносима была мысль, что такое лучезарное создание, как Тото, может померкнуть, омрачиться. Мгновение прошло, и к нему вернулось обычное пассивное ко всему отношение.

"Странная, конечно, фантазия со стороны Гревилля: помчаться так, сломя голову, но…"

В конце концов, какое ему до этого дело? Эта мысль помогла ему отгонять множество неприятностей, не имевших прямого отношения к его жизни.