Ты и я - [6]

Тото сверху смотрела на нее.

— Я не могла уснуть, — сказала она. — Не могла из-за папочки, конечно. Скуик, дорогая, будь честна со мной. Не говори ничего лишь бы успокоить. Мне страшно — я не знаю почему. Но папочка вдруг так изменился. Он будто не замечал — тут я или нет. Точно ему все равно. Он даже не попрощался со мной. В первый раз. Ах, Скуик, дорогая, скажи, как думаешь: есть у меня основания бояться… будто… будто что-то угрожает нам, нашей жизни… твоей, папочкиной и моей?..

Скуик тоже села на кровать и, прежде чем заговорить, тщательно поправила вязаный платочек.

Затем сказала на своем старательном английском языке:

— Чего же бояться, крошка? Разве не естественно, что твоя мать вызвала сегодня твоего отца? Он устроит для нее всякие дела, а потом вернется к нам, и мы заживем так же счастливо, как жили и до сих пор.

— Но он так переменился… он был совсем другой, — плакала Тото. — И ты это сама заметила.

— Он был расстроен, понятно, — утешала Скуик. — Да и озабочен, разумеется.

Тото заколотила кулачками по спинке кровати.

— Ты не хочешь быть откровенной со мной. Ты ходишь вокруг да около и на вопрос не отвечаешь. Дэдди невесть сколько времени не заговаривал со мной о маме. Только сказал мне года три тому назад, что они были несчастны — так несчастны — и расстались, и что мама вышла замуж за лорда Торренса. Почему же, если они были несчастны — так несчастны, что не могли жить вместе, — почему он вдруг, после стольких лет, бросается туда? Ты, наверное, знаешь, что было на самом деле, тебе, наверное, рассказали? А мне — нет.

Скуик положила теплую успокаивающую руку на холодную дрожащую руку Тото и крепко сжала ее.

— Маленькая моя, нечего рассказывать. Я знаю только то, что знаешь ты. Несчастная семейная жизнь, разрыв, второй брак. Ты мучаешь себя напрасно. Через неделю-другую твой отец вернется, и ты увидишь, что я была права!

— А ты это не для того только говоришь, чтобы успокоить меня? — спросила Тото. — Поклянись.

— Клянусь. — Скуик, улыбаясь, нагнула голову. — А теперь я зажгу спиртовку и приготовлю чай. При всех бедах и испытаниях хорошая чашка чаю — большое подспорье. Я это замечала не раз.

Она зажгла спиртовую горелку, уютно позвенела чашками и блюдечками, достала кусок торта из коробки, расписанной драконами, которую Тото подарила ей много лет тому назад в Цюрихе, и, наконец, поставила поднос и сама присела на край кровати. Она разлила чай и заставила Тото выпить две чашки и съесть весь торт, после чего Тото свернулась клубочком подле нее и сразу уснула. А Скуик лежала с открытыми глазами и смотрела, как красиво розовеет небо, но сердцем нисколько не радовалась прелестям лета.

Она вспоминала, какое было у Карди лицо, когда он однажды случайно увидел мать Тото. Он изменился тогда и долго не мог стать прежним.

Она со вздохом, который она подавила, чтобы не разбудить Тото, подумала, что то же будет и на этот раз, что Карди вернется подавленный, раздражительный или скучающе-озлобленный против всех и всего. Ну, что же, придется это пережить, как пережили тогда.

— Alles rollt vorbei, — прошептала Скуик и тут же перевела слова Гейне по-английски: в ней очень сильно было чувство чести, и с начала войны она дала тайный обет переводить на английский язык даже свои мысли.

Тото проснулась в десять часов ослепительно солнечного дня; проснулась, полная воспоминаний о своем дне рождения и, предвкушая удовольствие: за ней зайдет Бобби, чтобы идти вместе купаться.

Бобби Уолкер принадлежал к той счастливой разновидности странствующих родственников, которая узы родства ощущает за границей гораздо сильней, чем дома. Его мать приходилась Карди дальней кузиной или чем-то в этом роде, и в Лондоне отношения их чахли, а в Копенгагене — который Бобби украшал своим присутствием, изучая банковское дело — пышно расцветали: здешний воздух шел им, очевидно, на пользу.

Разумеется, будучи двадцати четырех лет от роду, он считал себя влюбленным в Тото, но, как сын своего века, не лишался на этом основании ни сна, ни аппетита, ни хорошего настроения.

До настоящего времени эта страсть обошлась его отцу в несколько лишних счетов от портного — только и всего.

Тото позавтракала яйцом, медом и двумя чашками кофе; о предрассветном посещении Скуик не было и речи, но первое, что она спросила, когда после купанья с Бобби поднялась к себе наверх:

— От папочки есть телеграмма?

Тото задержала Бобби на ленч, потом отпустила его, сказав, что она устала, а не успел он уйти, как объявила Скуик, что идет гулять и берет с собой Давида и Ионафана.

Скуик провожала ее глазами, пока она не завернула за угол, затем занялась штопаньем шелковых чулок с таким искусством, что штопка, казалось, не только не портила чулок, но служила украшением.

"Тото, бедная крошка, не находит себе места; успокоится, когда получит телеграмму".

День был жгуче-знойный, но Тото заметила это только тогда, когда свернула на узкую песчаную дорожку, которая вела к небольшому сосновому лесу.

Что же касается Давида и Ионафана, они с самого начала прогулки всячески проявляли свое отрицательное отношение к ней и теперь протестующе пыхтели.