Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз… - [150]
Раненых никого не было, и старый собутыльник Пушкина и компании был всем любезен без льдяного клико, как уверяли добрые его гости. С. Г. даже останавливал при некоторых выпадах, всматриваясь в некоторые лица, сидевшие за другими столами с газетами в руках. Другие времена — другие нравы!»
За кратким шутливым описанием мы угадываем подробности необыкновенной встречи необыкновенных людей в необыкновенное время; для некоторых — например, Пущина и Волконского — это свидание последнее… И видимо, разговор о «льдяном клико» вызвал тень Александра Сергеевича (ведь «клико» Пущин захватил с собою, когда ехал в Михайловское на последнее свидание с поэтом).
Рассматривая беловую рукопись воспоминаний Пущина, завершённую в конце июля — начале августа 1858 года, находим поправки и зачёркивания, сделанные более тёмными чернилами, судя по всему,— на последнем этапе работы.
В одном месте Пущин задумывается: «Воспоминания о человеке, мне близком с самой нашей юности», зачёркивает слово «юности» и пишет: «с детства».
По многим другим поправкам видно нежелание Пущина слишком «выдвигать» свою персону, боязнь категорических оценок. Написано сначала — «чтоб полюбить (Пушкина) настоящим образом, нужно было взглянуть на него с тем полным благорасположением, которое неразлучно со снисхождением к неровностям характера»: Пущин убирает слово «снисхождение» (получалось, будто он «снисходит») и пишет о «благорасположении», «которое знает и видит все неровности характера и другие недостатки, мирится с ними и кончает тем, что полюбит даже их в друге-товарище».
Когда зашла речь об известном эпизоде с уроком стихосложения, Пущин хотел начать: «Мой стих никак…», но испугался появления своей фигуры: «Наш стих никак…»
Примечательны поправки в рассказе о тайном обществе: было — «не ручаюсь, что в первых порывах, по исключительной дружбе моей к нему, я, может быть, увлёк бы его (Пушкина) с собою».
Вместо выделенных нами слов первоначально было «не присоединил бы его к моей участи» — но это слишком категорическое заявление снято; оно возникнет в конце рукописи, когда Пущин рассуждает о возможной судьбе поэта, если б он попал в тайное общество; появление подобных слов в начале Записок ещё раз показывает, как занимала декабриста мысль о закономерном или случайном стечении обстоятельств в жизни друга. Написав «Пушкин часто меня сердил…», автор счёл нужным написать поверх строки: «Пушкин, либеральный[76] по своим воззрениям, имел какую-то жалкую привычку изменять благородному своему характеру».
Как видно, поправки идут по линии уточнения существенных, деликатных деталей; в чём Пущин проявляет широту понимания и тонкость чувства.
По виду рукописи и отчёркиванию, обозначающему конец сочинения, создаётся впечатление, что Пущин завершил работу словами: «Пушкин мой всегда жив для тех, кто, как я, его любил, и для всех умеющих отыскивать его, живого, в бессмертных его творениях».
Затем, однако, после отчёркивания, теми же чернилами, последовало: «Ещё пара слов» (как бы постскриптум рассказа) — из бесед с Далем и Данзасом о «последнем вздохе» Пушкина. В самом конце самая последняя помета — «село Марьино, август 1858».
Через 8 месяцев, 3/15 апреля 1859 года Ивана Пущина не стало.
Окончилась жизнь Большого Жанно, Ивана Ивановича Пущина: тринадцать лет беззаботного детства, шесть лет Лицея, восемь лет службы и одновременно участие в тайных обществах, тридцать один год тюрьмы и ссылки да три года без малого в подмосковной усадьбе жены, без права постоянного жительства в столицах. Когда-то Пушкин желал ему встретить с друзьями «сотый май». Ивану Ивановичу не хватило месяца до 61-го…
У памятника
Вопрос этот, заданный михайловской осенью 1825 года, к счастью, не имел ответа и в 1870-х годах. Ещё здравствуют несколько друзей, сильно озабоченных тем, чтобы ещё больше, ещё сильнее любили незабвенного их поэта, весёлого француза, № 14.
Пожилой адмирал Матюшкин первый воскликнет, что нужно памятник поэту ставить в Москве — на родине. И начнётся всероссийский сбор денег.
Дело было непростое и долгое — у лицейских же первого выпуска, чугунников,— времени немного. Яковлев умирает в 1868 году, Мясоедов — в 1868-м, Данзас — в 1870-м, Матюшкин — в 1872-м, Малиновский — в 1873-м, Корф — в 1876-м.
«Наш круг час от часу редеет» — было сказано ещё пятьдесят лет назад.
19 октября 1877-го, в шестидесятилетие первого выпуска, телеграмму Горчакову от имени первых семи курсов подписал Сергей Комовский.
Лисичка — Комовский и Франт — Горчаков, последние два. «Кому ж… день Лицея торжествовать придется одному?» Кому доведётся увидеть памятник?
Памятник Пушкину в Москве. Наверное, он отметил историческую грань, до которой ещё говорили: «Пушкину было бы 60… 70…» Отныне иные слова: «Пушкину исполнилось 100… 150… 175 лет…»
Памятник: проект его, представленный скульптором Опекушиным, обсуждается многими. Наверное, странно и страшно видеть памятник однокласснику, с кем проказничал и веселился. Возможно, эти чувства охватили восьмидесятилетнего Комовского, когда он отозвался:
В книге рассказывается об одном из самых интересных периодов российской истории. Завершается правление Екатерины II, приходит время Павла I. Начало и конец его недолгого царствования – непрекращающаяся борьба за трон, результатом которой стало убийство императора.
На первой странице обложки: рисунок АНДРЕЯ СОКОЛОВА «СКВОЗЬ ПРОСТРАНСТВО».На второй странице обложки: рисунок Ю. МАКАРОВА к рассказу В. СМИРНОВА «СЕТИ НА ЛОВЦА».На третьей странице обложки: фото ЗИГФРИДА ТИНЕЛЯ (ГДР) «ПАРУСНЫЕ УЧЕНИЯ».
Книга известного историка, писателя Н. Я. Эйдельмана состоит из трех частей, названных именами главных героев: Грибоедов, Пушкин, Александр Одоевский. В книге действуют также Ермолов, Огарев, Лермонтов, Лев Толстой, их друзья и враги. Повествование сосредоточено в основном на 1820–1840-х годах. Тема книги — Россия и Кавказ XIX столетия, русская общественная мысль, литература в кавказском контексте. На основе многочисленных документов, как опубликованных, так и обнаруженных в архивах Москвы, Ленинграда, Тбилиси, Иркутска, представлены кавказские дела, планы Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Огарева, Льва Толстого, декабристов. Книга показывает, что кавказские встречи, впечатления лучших людей России оказали заметное влияние на их биографию и творчество.
Эта книга увлекает необыкновенно! Здесь читатель узнает о самых грандиозных событиях этих веков: о Пугачевском бунте, об Отечественной войне 1812 года и о судьбах многих людей того времени.
Эта книга — первая в серии, написанной Н. Я. Эйдельманом специально для юношества. Повествование об «осьмнадцатом столетии» построено на анализе интереснейших событий (постоянная борьба за трон, освоение Камчатки и Курил, Пугачевский бунт) и ярких портретах героев, участников исторического процесса — Елизаветы и Екатерины II, Павла I, А. Радищева, князя М. Щербатова… Особое внимание автор уделяет закулисной стороне истории — тайнам дворцовых переворотов. Победители известны всем, а судьбы жертв — далеко не каждому…
Книга посвящена секретной истории России от начала XVIII века до 1870-х годов и тому, как «Вольная печать» А. Герцена и Н. Огарева смогла обнародовать множество фактов, пребывающих в тени и забвении или под спудом цензурных установлений. Речь пойдет о тайнах монаршего двора («убиение» царевича Алексея, дворцовые перевороты, загадочная смерть Николая I), о Пугачеве, Радищеве и опальном князе Щербатове, о декабристах и петрашевцах...
Книга известного историка Н.А. Корнатовского «Борьба за Красный Петроград» увидела свет в 1929 году. А потом ушла «в тень», потому что не вписалась в новые мифы, сложенные о Гражданской войне.Ответ на вопрос «почему белые не взяли Петроград» отнюдь не так прост. Был героизм, было самопожертвование. Но были и массовое дезертирство, и целые полки у белых, сформированные из пленных красноармейцев.Петроградский Совет выпустил в октябре 1919 года воззвание, начинавшееся словами «Опомнитесь! Перед кем вы отступаете?».А еще было постоянно и методичное предательство «союзников» по Антанте, желавших похоронить Белое движение.Борьба за Красный Петроград – это не только казаки Краснова (коих было всего 8 сотен!), это не только «кронштадтский лед».
В новой книге писателя Андрея Чернова представлены литературные и краеведческие очерки, посвящённые культуре и истории Донбасса. Культурное пространство Донбасса автор рассматривает сквозь судьбы конкретных людей, живших и созидавших на донбасской земле, отстоявших её свободу в войнах, завещавших своим потомкам свободолюбие, творчество, честь, правдолюбие — сущность «донбасского кода». Книга рассчитана на широкий круг читателей.
«От Андалусии до Нью-Йорка» — вторая книга из серии «Сказки доктора Левита», рассказывает об удивительной исторической судьбе сефардских евреев — евреев Испании. Книга охватывает обширный исторический материал, написана живым «разговорным» языком и читается легко. Так как судьба евреев, как правило, странным образом переплеталась с самыми разными событиями средневековой истории — Реконкистой, инквизицией, великими географическими открытиями, разгромом «Великой Армады», освоением Нового Света и т. д. — книга несомненно увлечет всех, кому интересна история Средневековья.
Нет нужды говорить, что такое мафия, — ее знают все. Но в то же время никто не знает в точности, в чем именно дело. Этот парадокс увлекает и раздражает. По-видимому, невозможно определить, осознать и проанализировать ее вполне удовлетворительно и окончательно. Между тем еще ни одно тайное общество не вызывало такого любопытства к таких страстей и не заставляло столько говорить о себе.
Монография представляет собой исследование доисламского исторического предания о химйаритском царе Ас‘аде ал-Камиле, связанного с Южной Аравией. Использованная в исследовании методика позволяет оценить предание как ценный источник по истории доисламского Йемена, она важна и для реконструкции раннего этапа арабской историографии.
Слово «синто» составляют два иероглифа, которые переводятся как «путь богов». Впервые это слово было употреблено в 720 г. в императорской хронике «Нихонги» («Анналы Японии»), где было сказано: «Император верил в учение Будды и почитал путь богов». Выбор слова «путь» не случаен: в отличие от буддизма, христианства, даосизма и прочих религий, чтящих своих основателей и потому называемых по-японски словом «учение», синто никем и никогда не было создано. Это именно путь.Синто рассматривается неотрывно от японской истории, в большинстве его аспектов и проявлений — как в плане структуры, так и в плане исторических трансформаций, возникающих при взаимодействии с иными религиозными традициями.Японская мифология и божества ками, синтоистские святилища и мистика в синто, демоны и духи — обо всем этом увлекательно рассказывает А.