Твой светлый дом - [8]

— Ну, вставай, отец, умойся, обедать будем — борщ как раз сварился, — сказала Акулина Кондратьевна.

Они уже сидели за обеденным столом, когда Матвей Степанович спросил:

— Андрей где? Он что — все еще там прячется? — кивнул головой в сторону нового дома.

— Там он, — подтвердила Акулина Кондратьевна. — Боится тебя беспокоить.

— Чего ж теперь бояться — надолго уже обеспокоил. Зови его, Маша. Пообедает с нами, поговорим…

— Может, не надо, отец? — сказала, Акулина Кондратьевна.

— Надо, мать, надо! Иди за ним, Маша.

Мария вышла и вскоре вернулась с Андреем. Родион уставился на него с интересом: сколько дней уже не видел отца.

Андрей исподлобья оглядел всех, пробормотал:

— Здравствуйте.

— Здорово, здорово, сынок. Садись, пообедаем вместе, поговорим.

Матвей Степанович держался спокойно.

Акулина Кондратьевна поставила перед сыном миску с борщом. Борщ ели молча, а когда Мария поставила пирог на стол, повел разговор Матвей Степанович:

— Ты что ж, сынок, бегаешь от меня?

— Я не бегаю от тебя. Ты сам погнал меня.

— А ведь спесив ты! Спесив, как…

— Матюша! — с укором остановила его Акулина Кондратьевна.

— Спокойно, мать, спокойно!.. Я знаю, Андрей, с чего у тебя спесь завелась. С тех пор, как тебе орден дали. Да, тебя наградили. Но один ли ты его заработал?… Доярки да скотники тебе его заработали! А ты их под позор подвел.

— Матюша… при Родьке-то!..

— А что — Родька? Ему тоже придется за отца отвечать. Пусть лучше знает правду от своих, чем брехню от чужих.

— Ну какое такое преступление я совершил?! — сердился Андрей. — Ну если и позволял, если закрывал глаза на то, что работники фермы брали домой комбикорм, так это им было как поощрение.

— Ишь, хозяин нашелся! Добреньким хотел быть за государственный счет?… Твоей глупостью и зазнайством воспользовались прохиндеи Бардадым с Антонидой да Дядя.

— А при чем тут Дядя?

— Придет время — узнаешь при чем. Без него тут не обошлось. Тебе, самодовольному дураку, глаза отвели, вокруг пальца обкрутили. Откуда ты такой взялся?… А как ты ведешь себя на следствии? Напакостил — и за отцовскую спину прячешься?…

— Матюша! — вскрикнула Акулина Кондратьевна.

— Тихо, мать, тихо!.. Андрей, честно, прямо повинись перед народом…

— Чем это я провинился перед ним?! — вскипел Андрей и отбросил ложку.

Матвей Степанович покачал головой:

— Ничего ты не понял, сынок… Разъело тебя в середке… Показательным судом будут судить тебя, Андрей.

Женщины ахнули.

— Меня — судить?! Показательным судом?! За что? — вскричал Андрей.

— За то самое, что и Бардадыма с Антонидой. И тут я ничем помочь тебе не могу. И не хочу. Так что не прячься за мою спину!

Опрокинув стул, Андрей выбежал из комнаты.

— Что же будет, папа? Что же будет? — потрясение произнесла Мария.

— Сунут дурака в тюрьму — то и будет!.. Ты, Маша, тут тоже виновата. Ведь знала о его делишках на ферме, видела, что он пошел по кривой дорожке, да помалкивала.

Мария подняла на тестя глаза, полные слез:

— А вы разве не замечаете, как мы живем в последнее время?… Он мне рассказывает про свои дела?… Советуется со мной?… Он другим рассказывает…

— Каким таким другим? — опешил Матвей Степанович.

— Да ладно тебе допытываться, — остановила его Акулина Кондратьевна, кивнув на Родиона.

Матвей Степанович умолк и больше ни слова не вымолвил до конца обеда. А потом оделся и сказал Родиону:

— Пойдем, внук, поработаем.

— Господи, что ты себе в голову взял, отец! — всполошилась Акулина Кондратьевна. — Едва оклемался — уже работать собрался.

— Тихо, мать, тихо! Знаешь, работа человека на земле держит.

Они вышли во двор. День был ясный, тихий. Оранжевая листва на деревьях, просвеченных солнцем, казалось, пылала огнем.

Дед Матвей оглядывал двор, и село, и степь с таким жадным любопытством, будто вернулся откуда-то издалека и очень соскучился по родным местам.

— Хорошо! Жить бы да радоваться…

— Живи сто лет и радуйся, деда! — сказал Родион.

— Жаль, внук, не получается.

В мастерской Матвей Степанович неторопливо надел передник, прибрал токарный станок, осмотрел инструмент на полках, выбрал стамеску и закрепил буковый валек в патроне Родион подмел около верстака и станка.

— Ну, Родька, начнем. Еще одну балясинку выточим, распустим обе и к дверям поставца прилаштуем. А ты приглядывайся, примечай. — Он упер стамеску в подставку. — Ну, с богом, как говорится. Жми, внук!

Родион разогнал маховик так, что его спицы слились в оплошной круг. Из-под лезвия стамески полилась пахучая стружка. На вальке стали обозначаться окружности. Дед Матвей почему-то кривился. И вдруг стамеска с визгом вырвалась из его рук, и крутнувшись в воздухе, упала на землю. Испуганный Родька снял ногу с педали. Недоточенная балясина перестала вращаться, и теперь на ней можно было рассмотреть выщербину.

С усилием сжимая и разжимая непослушные пальцы, Матвей Степанович разглядывал их, качал головой:

— Руки судорогой свело… Видно, табак мое дело, Родя!

— Да ты не переживай так, деда! — ласково сказал внук. — Это у тебя от тех сонных таблеток… Пойдем, прогуляемся, просвежимся, а?

Матвей Степанович молча взял палку — чего раньше никогда не делал — и, опираясь на нее, прихрамывая сильнее обычного, пошел со двора. Повернул не в сторону села, а к выгону.