Твой единственный брат - [28]

Тогда, на второй день после приезда Бориса, в воскресенье, они мужской половиной семьи выехали на берег Амура. С островов наконец-то подошли баржи с сеном, которое рабочие завода, по разрешению администрации, заготавливали для своих коров. Отец, как потихоньку сказала Борису мать, неделю хлопотал, ругался, бегал к директору завода. Но что мог сделать директор? Завод спешно вывозил сено для своего подсобного хозяйства: вода поднималась резко, острова уже заливало, катера были заняты. Наконец катера все же выделили, отец затемно уехал на берег, а когда братья ближе к полудню добрались до Амура, баржи уже покачивались у протоки, где были устроены причалы для разгрузки сена.

Борис стоял по щиколотку в воде. День был ясный, жаркий, июльский, с солнцем во всю ширь реки, до зеленых крутых сопок на том берегу. В заливе терлись друг о друга причесанными серо-зелеными скирдами тяжело нагруженные баржи. На дощатых сходнях суетились мужики, растаскивая сбрасываемое с баржи сено. Несколько моторок уткнулось в песчаный некрутой берег рядом с баржами. Одна из них — синяя, с корявой надписью на носу «Иволга» — медленно выбиралась из залива, таща на коротком буксире пузатую черную баржу.

Все было так же, как и три года назад, когда Борис последний раз помогал отцу вывозить сено, а через неделю ушел в армию. И так же вдали, за старой протокой, на мачте болтался полосатый овальный пузырь, и казалось, что с минуты на минуту с невидимого поля поднимется игрушечный самолетик, покачается с боку на бок, потарахтит и исчезнет в синеве неба. А потом на протоку наползет желтое облако пыли, которая толстым слоем покрывает невидимый отсюда маленький аэродром. А главное — на месте был Амур, снившийся ночами на дальней точке в глухой тайге, где не было даже, ручья и где мылись пригоршней из каменной чаши у родника под кривой елью.

Все, как и три года назад. Но теперь-то, считал Борис, у него было четкое представление о жизни, он мог разделить черное и белое, готов быть жестким и знал, против чего.

— Что-то слабеет дисциплинка, — наставлял его командир взвода, лейтенант, только что пришедший из училища. — Ты это подмечай, все-таки комсомольский вожак. Это с гражданки идет, вожжи отпустили там, до армии докатилось.

… Сбоку мелькнула тень, и кто-то с разбегу бултыхнулся в воду. Здесь, где начинался вход в протоку, течение было слабое и сено расползалось, как лапша. Пловец вынырнул, и из-за травы, украсившей его голову, Борис едва узнал Вадима.

Вчера толком-то не поговорили. Разница между братьями — всего два года, а не виделись пять лет. Сначала Вадим служил, а потом, не успел он вернуться, призвали Бориса. Брат всегда был быстр в движениях, только очень тощий и невелик ростом. Теперь же он раздвинулся в плечах, во взгляде появилась цепкость. Впрочем, этим качеством братец обладал с детства. Мать рассказывала, как однажды шестилетний Вадька вцепился в волосы пятнадцатилетнему парню и не отпускал, пока не подоспели взрослые, — когда парень отобрал у Бориса деревянную лошадку на колесах и взгромоздился на нее… 

— Лапшу с ушей сними! — крикнул Борис.

— Чего?

Борис лишь махнул рукой. Позади Вадима тарахтела синяя «Иволга», с пузатой баржей на поводу. «Дама с собачкой», — усмехнулся Борис.

Вадим вылез на берег, снял с головы сено, согнал с тела воду.

— Чего кричал? — переспросил он, узелками выжимая черные трусы, видимо, стесняясь снять их, хотя женщин на берегу не было. И, не дождавшись ответа, сказал: — Пойдем, сейчас нашу баржу будут под разгрузку ставить.

К хлюпающему помосту, вытянутому вдоль берега, две моторки подтащили баржу, глубоко осевшую под приземистой широкой скирдой. Вадим и Борис с вилами забрались наверх. Внизу остались отец, дядя Иван и сосед Кизилов.

Механика работы наверху нехитрая. Надо зацепить вилами край пласта с той стороны, что нависает над рекой (при этом, значит, не угодить в воду), и постепенно скручивать пласт в тугой вал, сгоняя его к сходням. Там вал снизу по всей длине принимали сразу на три пары вил и относили повыше на берег. Работа у верховых не из легких. Зыбкая опора под ногами, да и вал из сена — чем ближе к краю, тем тяжелее. Похоже, как бревно в гору пытаешься катить. Но и тем, кто снизу, не слаще: сенная труха сыплется сверху, лезет в глаза, забивает нос, рот и катится с потом в трусы.

Все это надоело Борису уже давно, с тринадцати лет, когда отец брал его с собой заготавливать сено. На покосе еще ничего. Уедут на две недели на острова, а там раздолье. Это километрах в шестидесяти от города, вверх по реке. Рядом с городом ничего нет, вся равнина до сопок застроена. Так что заводским для покосов участки выделяли только на островах. Ну, а там и рыбалка не то что против города, где на лучших местах десятки чужих закидушек. Зато когда начиналась перевозка с бесконечными перегрузками, наступало мучение. Что за удовольствие от перетаскивания с места на место вил с охапками сена, из которого сыплется и сыплется труха? Впрочем, все это и не рассчитано на удовольствие.

Став старше, начал ныть, — мол, зачем нужна корова, пора от нее избавиться, девки уже большими стали. К тому времени, в самом деле, в доме оставались только две школьницы. Три старшие сестры уже работали, две из них вышли замуж, ушли к мужьям. Вадим был в армии, Борис только окончил школу, а в школе, как известно, в те времена даже учителя верили, что вот-вот произойдет полная химизация, автоматизация и механизация сельского хозяйства, настанет изобилие. Зачем же упираться еще и горожанам в своих личных хозяйствах?