Творения, том 12, книга 2 - [14]

" (Лк. 18:13), ушел оправданным. И чрез пророка Бог говорит: "За грех его Я гневался и поражал его", "но он, отвратившись, пошел по пути своего сердца. Я видел пути его, и исцелю его, и буду водить его" (Ис. 57:17-18). Что может сравниться с таким человеколюбием? Потому только, что он опечалился, Он простил грехи. А мы даже и этого не делаем, и тем особенно прогневляем Его. Он, умилостивляющийся малым, когда не видит и этого, справедливо гневается и подвергает нас величайшему наказанию, потому что это показывает крайнее небрежение. Кто когда-нибудь скорбел о грехах? Кто воздыхал? Кто бил в перси свои? Я не знаю никого. Люди без конца плачут об умерших рабах, о потере имущества, а погубляя каждый день душу свою, об этом мы и не думаем. Как же ты можешь умилостивить Бога, когда даже и не знаешь, что согрешил? Правда, - говоришь ты, - я грешен. Но это ты говоришь одним языком; скажи же сердцем, и вместе со словом воздыхай, чтобы тебе постоянно быть в добром настроении. Ведь если бы мы скорбели о грехах, если бы воздыхали о прегрешениях, то ничто другое не печалило бы нас, потому что эта скорбь отгоняет всякую печаль. Как птице, попавшейся в сеть, нет никакой пользы от крыльев, и она совершенно напрасно бьет ими, так точно и тебе нет никакой пользы от ума, если ты сильно пленен злой похотью. Если в настоящей жизни мы не желаем даже пред одним опозориться, то что мы станем делать на том свете пред столькими мириадами? Покаянием зовется не то, чтобы отстать только от прежних зол, но чтобы показать и дела добрые: "уклоняйся", - сказано, - "от зла, и делай добро" (Пс. 36:27). Для здоровья нам недостаточно вынуть только стрелу, а требуется еще приложить к ране и лекарства. Случается, что иной, покаявшись, совершит многие и великие добрые дела, и между тем опять впадет в грех, равносильный этим добрым делам; и этого бывает вполне достаточно, чтобы ввергнуть его в отчаяние, как будто все созданное разрушено, и все труды его были напрасны. Этот помысел следует отогнать и подумать о том, что если мы не успеем заранее запасти добрых дел в мере, равной совершенным после грехам, то ничто не отвратит нашей полной и всецелой погибели. Теперь же (добрые дела), как бы крепкие латы, не допускают острой и губительной стреле делать свое дело, но, будучи сами рассечены ею, защищают тело от великой опасности... Итак, не то бедственно, чтобы сражаясь получить рану, но то, чтобы после поражения отчаиваться и не заботиться о ране. Ни один купец, подвергшись однажды кораблекрушению и потеряв груз, не оставляет мореплавания, но опять переплывает море и обширные бездны и вновь приобретает прежнее богатство. И борцов мы часто видим увенчиваемыми после многократных падений, также и воин, много раз обращавшийся в бегство, наконец оказывается героем и побеждает врагов. Даже многие из отрекшихся от Христа по страху мучений опять вступали в борьбу и уходили украшенными венцом мученичества. Но если бы каждый из них после первого удара предался отчаянию, то не получил бы последующих благ. Да сподобимся же их все мы, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава во веки веков. Аминь.

[1] В синод. переводе "сорок дней".

СЛОВО 4

О посте и целомудрии

Хочешь ли знать, какое украшение для людей пост, какая он оборона и защита? Подумай о блаженном и чудном роде монашествующих. Они, убежав от мирского шума и востекши на вершины гор и построив кельи в тишине пустыни, как в некоей спокойной пристани, взяли себе пост в товарищи и сообщники на всю жизнь. Зато он и сделал их из людей ангелами; да и не их одних, но и кто в городах соблюдает его, - всех возводит он на самую высоту любомудрия. Пост и ныне собрал нас в отеческий дом; он и сегодня привел в материнские объятия тех, которые доселе были ленивы. Если же он, только еще ожидаемый, внушил нам столько ревности, то сколько благочестия произведет он в нас, когда явится и наступит? Если бы Адам послушался этого голоса[1], то не услышал бы другого: "прах ты и в прах возвратишься" (Быт. 3:19). Но так как он не послушал того голоса, то за это (постигли его) смерть, печаль, заботы и жизнь, тягостнейшая всякой смерти. И как за презрение к себе пост наказал презрителя смертью, так, напротив, за уважение отвратил смерть. Так, когда великий и дивный город ниневитян лежал уже поверженный долу, склонив голову к самой пропасти, и готов был принять направленный сверху удар, пост, как некая слетевшая свыше сила, исторг его из самых рук палача и возвратил к жизни. Посмотрим же, как постились ниневитяне и как избавились от угрожавшего гнева. "Чтобы ни люди", - говорится, - "ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели" (Ион. 3:7). Что ты говоришь, скажи мне? И бессловесные постятся, и лошади и мулы покрываются вретищем? Да, говорит. Как по смерти богатого человека родственники одевают во вретище не только рабов и рабынь, но и коней, и заставляют следовать за гробом, чтобы этим выразить тяжесть потери и возбудить во всех сожаление, так и тогда, когда городу угрожала гибель, жители облекли во вретище и бессловесную тварь и наложили на нее иго поста. Бессловесных, говорили они, нельзя вразумить о гневе Божием словом, пусть же они вразумятся голодом, потому что если они должны разделить с нами наказание, то пусть разделяют и пост. Если же некоторым из присутствующих здесь телесная немощь препятствует предаваться посту, то таких я убеждаю и облегчать телесную немощь, и не лишать себя этого духовного наставления, но потому-то самому и показывать тем большее рвение. В самом деле, воздержание от пищи Бог повелевает для того, чтобы мы обуздывали порывы плоти и делали ее послушным орудием для исполнения заповедей. Если же мы, по причине телесного недуга, не воспользуемся помощью поста и покажем еще большую беспечность, то причиним себе величайший вред. Если и пост, не сопровождаемый добрыми делами, не приносит нам никакой пользы, то тем более (мы подвергнемся осуждению), если мы, не будучи в состоянии воспользоваться врачеством поста, покажем еще большее нерадение к исполнению заповедей. Если занимающиеся мирскими делами никогда не решатся взяться за дело, не определив наперед приносимой им прибыли, то тем более нам следует так делать: не просто лишь проходить седмицы поста, а исследовать свою совесть, испытывать помыслы и замечать, что мы успели сделать на этой неделе, что на другой, что нового предприняли достичь на следующую и от каких исправились мы страстей. Если мы не будем управлять себя таким образом и показывать такую заботливость о своей душе, то нам не будет никакой пользы от поста и воздержания, которым мы подвергаем себя. Итак, если ты по телесной немощи не можешь целый день оставаться без пищи, то никто здравомыслящий не может порицать тебя за это. Мы имеем кроткого и милостивого Владыку, Который не требует от нас ничего сверх силы. Ведь Он требует от нас не просто лишь воздержания от яств и поста, и не для того, чтобы мы оставались только без пищи, а для того, чтобы мы, удаляясь от мирских занятий, весь досуг употребляли на духовные. Если бы мы с трезвящейся душой вели свою жизнь, обнаруживали все усердие к делам духовным, принимали пищу для того лишь, чтобы удовлетворить необходимой потребности, и проводили всю жизнь в благих делах, то для нас не было бы нужды и в помощи поста. Но так как природа человеческая беспечна и склонна более предаваться удовольствию и распущенности, то человеколюбец-Господь, как нежно любящий отец, изобрел для нас врачество поста, чтобы истребить в нас и соблазны удовольствия, и заставить нас переносить заботу о мирских делах на делание духовное. Однако есть много людей, которые, готовясь сражаться с постом, как бы с диким зверем, ограждают себя объедением, и, до крайности обременив и омрачив себя, весьма неразумно встречают тихое и кроткое лицо поста. И если я спрошу тебя: для чего ты сегодня идешь в баню? - ты скажешь: чтобы с чистым телом встретить пост. А если спрошу: отчего упиваешься? - ты опять скажешь: оттого, что готовлюсь вступить в пост. Но не странно ли этот прекраснейший пост встречать с телом чистым, а с душой нечистой и опьяненной? Приучимся же вкушать пищу в той лишь мере, в какой нужно для поддержания жизни, а не переполнять и отягощать себя яствами. Не для того явились мы на свет и живем, чтобы есть и пить, а для того едим, чтобы жить; не жизнь ради пищи, а пища ради жизни создана была изначала. Жизнь, братия, соразмерена не с удовольствием, а с необходимостью. Итак, отвергнув все излишнее для природы, будем довольствоваться одним только необходимым. Что может быть святее той трапезы, где изгнаны пьянство, объедение и всякое излишество, а вместо того введено некое чудное соревнование в охранении законов Божиих; где муж наблюдает за женой, чтобы она не впала в бездну клятвопреступления, а жена оберегает мужа, и преступнику угрожает тягчайшим наказанием; где господин не стыдится ни принимать обличение от рабов, ни сам исправлять своих слуг? Не погрешит тот, кто назовет такой дом церковью. Где господствует такое воздержание, что даже в часы удовольствия все присутствующие заботятся о законах Божиих, все состязаются и соперничают в этом друг с другом, там очевидно изгнана всякая злая сила демонов, и в прекрасном соревновании рабов присутствует Христос. Но с пороком, говоришь ты, соединено много удовольствия, а с добродетелью - великий труд и усилие. Но какая же была бы тебе благодарность, за что бы ты получил награду, если бы дело не было соединено с трудом? В самом деле, я могу указать много людей, которые по природе гнушаются общения с женщинами; назовем ли мы их поэтому целомудренными или признаем ли достойными венцов? Ни в коем случае, - потому что целомудрие есть воздержание и победа над искушающими нас удовольствиями. Часто волны страстей, превосходящие своей свирепостью морские волны, нападают на нашу душу и производят в ней большое смущение. Человек беспечный и нерадивый, когда начинается буря, тотчас же приходит в смущение и смятение, и смотрит со страхом, как душа терпит крушение и потопляется страстями; напротив, сильный и мужественный человек, поставив, как бы кормчего у руля, разум над страстями, не перестает принимать все меры, пока не направит ладью в тихую пристань любомудрия. Не будем же расслаблять свою крепость и разрушать свои силы беседами с женщинами, потому что отсюда происходит невыразимо великое зло для душ наших. А что (сказать), если мы даже и не чувствуем этого, опьяняемые пристрастием? Это-то и ужаснее всего, что мы даже и не сознаем, как расслабеваем и делаемся мягче всякого воска. Как если кто, поймав гордого и грозного льва, отрежет у него гриву, вырвет зубы и острижет когти, - делает презренным, смешным и даже для детей одолимым того, кто был страшен, неприступен и все потрясал одним рычанием, - так точно и женщины, кого привлекут к себе, всех делают удобоуловимыми для диавола, изнеженными, раздражительными, бесстыдными, безрассудными, гневливыми, дерзкими, непристойными, неблагородными, жестокими, раболепными, подлыми, наглыми, болтливыми, и, вообще, все женские дурные нравы передают и внедряют в их душу. Невозможно, чтобы живущий так сочувственно с женщинами и питающийся беседами с ними не был сплетником, болтуном и легкомысленным, станет ли он говорить о чем-нибудь, все он будет говорить насчет пряжи и тканей, потому что язык его заражен свойством женских речей; станет ли делать что-нибудь, сделает с великим раболепством, потому что он далеко уклонился от свойственной христианам свободы и стал неспособен ни на какое великое дело. Итак, если ты воочию хочешь доказать нам, что ты не находишь удовольствия говорить срамные речи, то не дозволяй себе и слушать их. Теперь же будешь ли ты когда-нибудь в состоянии понести труды ради целомудрия, когда постепенно расслабляешься смехом и этими срамными речами? Ведь даже и чистая от всего этого душа едва только может быть святой и целомудренной. И пусть не говорят мне: я не могу спастись, если не откажусь от жены, если не откажусь от детей, если не откажусь от дел. Разве брак служит препятствием? Жена дана тебе в помощницы. Разве он (брак) враг? Не зазорен брак, а блуд - зло. Я своей собственной погибелью ручаюсь тебе в твоем спасении. Если жена твоя порочна, не представляй этого в свое извинение. И у Иова жена была нечестива и порочна и побуждала его на богохульство. Что же? Поколебала ли она твердыню? Сокрушила ли адамант? Осилила ли скалу? Нисколько; напротив, она нанесла удар, а твердыня стала еще крепче; плод был сорван, а дерево не поколебалось; листья опали, а корень остался недвижим. Как кормчий, произведший крушение в самой пристани, не заслуживает никакого снисхождения, так и человек, огражденный браком, если он разрушает чужие браки или смотрит с вожделением на какую бы то ни было женщину, не заслуживает ни пред людьми, ни пред Богом никакого извинения, сколько бы он ни ссылался на требование природы. В самом деле, какое может быть удовольствие от такого плотского пожелания, когда человек чувствует страх, тревогу и опасение, боится суда и ответа, представляет себе гнев судии и меч палача, яму и темницу? Ведь такой человек пугается даже теней, опасается самых стен и камней, как будто имеющих голос, всего трепещет и боится, и терзает душу ожиданием всяких ужасов. Таким образом, не помеха брак для целомудрия, а скорее ограждение для него. Девство, ведь, столь великое дело, и требует такого труда, что Христос, сойдя с неба для того, чтобы сделать людей ангелами и здесь насадить вышний образ жизни, не решился даже и при такой цели предписать его и возвести на степень закона; и несмотря на то, что дал закон умирать за Него, - а что могло бы быть тяжелее этого? - постоянно распинать себя и благотворить врагам, девства тем не менее не узаконил, но предоставил на произволение слушателей, сказав: "