Творения - [59]

И вещие и тихие,

И строги и прекрасны,

И нежные несказанной речью,

И тихо смотрят вниз

Укорной тайной,

На нас, на всю ватагу

Убийц святых,

На нашу пьянку

Убийц святых.

— Смотри, сойдет сюда

И набедокурит.

А встретится, взмахнет ресницами,

И точно зажег зажигалкой.

Темны глаза, как небеса,

И тайна вещая есть в них

И около спокойно дышит.

Озера синей думы!

— Даешь в лоб, что ли?

Даешь мне в лоб, бог девичий,

Ведь те же семь зарядов у тебя.

С большими синими глазами?

И я скажу спасибо

За письма и привет.

— Море! Море!

Он согласен!

Он взмахнул ресницами,

Как птица крыльями.

Глаза летят мне прямо в душу,

Летят и мчатся, машут и шумят.

И строго, точно казнь,

Он смотрит на меня в упорном холоде!

О ужасе рассказами раскрытые широко,

Как птицы мчатся на меня,

Синие глаза мне прямо в душу.

Как две морские птицы, большие, синие и темные,

В бурю, два буревестника, глашатая грозы.

И машут и шумят крылами! Летят! Торопятся.

Насквозь! Насквозь! Ныряют на дно души.

Так… Я пьян… И это правда…

Но я хочу, чтоб он убил меня

Сейчас и здесь над скатертью,

Что с пятнами вина, покрытая — Шатия-братия!

Убийцы святые!

В рубахах белых вы,

Синея полосатым морем,

В штанах широких и тупых внизу и черных,

И синими крылами на отлете, за гордой непослушной шеей,

Похожими на зыбь морскую и прибой,

На ветер моря голубой,

И черной ласточки полетом над затылком,

Над надписью знакомой, судна именем,

О, говор родины морской, плавучей крепости,

И имя государства воли!

Шатия-братия,

Бродяги морские!

Ты топаешь тупыми носками

По судну и земле,

И в час беды не знаешь качки,

Хоть не боишься ее в море.

Сегодня выслушай меня:

Хочу убитым пасть на месте,

Чтоб пал огонь смертельный

Из красного угла.

Оттуда бы темнело дуло,

Чтобы сказать ему — дурак!

Перед лицом конца.

Как этот мальчик крикнул мне,

Смеясь беспечно

В упор обойме смерти.

Я в жизнь его ворвался и убил,

Как темное ночное божество,

Но побежден его был звонким смехом,

Где стекла юности звенели.

Теперь я бога победить хочу

Веселым смехом той же силы,

Хоть мрачно мне

Сейчас и тяжко. И трудно мне.

— Бог! я пьян… — Назюзился… наш дядя…

— А время на судно идти. — Идем!

— Я пьян, но слушай…

Дай закурим!

И поговорим с тобой по душам.

Много ты сделал чудес,

Только лишь не был отцом.

Что там! Я знаю!

Ты девушка, но с бородой.

Ты ходишь в ниве и рвешь цветы,

Плетешь венки

И в воды после смотришься.

Ты синеглазка деревень,

Полей и сел,

С кудрявою бородкой —

Вот ты кто.

Девица! Хочешь,

Подарю духи?

А ты назначишь

День свиданья,

И я приду с цветами

Утонченный и бритый,

Томный.

Потом по набережной,

По взморью, мы пройдемся,

Под руку,

Как надо?

Давай поцелуемся,

Обнимемся и выпьем на «ты».

Иже еси на небеси.

— Братва, погоди,

Не уходи, не бесись!

— Русалка

С туманными могучими глазами,

Пей горькую!

Так.

— Братва!

Мы где увидимся?

В могиле братской?

Я самогона притащу,

Аракой бога угощу,

И созовем туда марух.

На том свете

Я принимаю от трех до шести.

Иди смелее:

Боятся дети,

А мы уж юности — «прости».

Потом святого вдрызг напоим,

Одесса-мама запоем.

О боги, боги, дайте закурить!

О чем же дальше говорить.

Пей, дядько, там в углу!

Ай!

Он шевелит устами

И слово произнес… из рыбьей речи.

Он вымолвил слово, страшное слово,

Он вымолвил слово,

И это слово, о, братья,

«Пожар!»

— Ты пьян? — Нет, пьяны мы.

— До свиданья на том свете.

— Даешь в лоб, что ли?

— Старуха! Ведьма хитрая!

— Ты подожгла.

Горим! Спасите! Дым!

— А я доволен и спокоен.

Стою, кручу усы, и все как надо.

Спаситель! Ты дурак.

— Дает! Старшой, дает!

В приклады!

Дверь железная!

Стреляться?

Задыхаться?

Старуха(показываясь)

Как хотите!

7-11 ноября 1921

215 . Шествие осеней Пятигорска

1

Опустило солнце осеннее

Свой золотой и теплый посох,

И золотые черепа растений

Застряли на утесах,

Сонные тучи осени синей,

По небу ясному мечется иней.

Лишь золотые трупики веток

Мечутся дико и тянутся к людям:

«Не надо делений, не надо меток,

Вы были нами, мы вами будем».

Бьются и вьются,

Сморщены, скрючены,

Ветром осенним дико измучены.

Тучи тянулись кверху уступы.

Черных деревьев голые трупы

Черные волосы бросили нам,

Точно ранним утром, к ногам еще босым

С лукавым вопросом:

«Верите снам?»

С тобой буду на «ты» я,

Сады одевают сны золотые.

Все оголилось. Золото струилось.

Вот дерева призрак колючий:

В нем сотни червонцев блестят!

Скряга, что же ты?

Пойди и сорви,

Набей кошелек!

Или боишься, что воры

Большие начнут разговоры?

2

Грозя убийцы лезвием,

Трикратною смутною бритвой,

Горбились серые горы:

Дремали здесь мертвые битвы

С высохшей кровью пены и пана.

Это Бештау грубой кривой,

В всплесках камней свободней разбоя,

Похожий на запись далекого звука,

На А или У в передаче иглой^*

И на кремневые стрелы

Древних охотников лука.

Полон духа земли, облаком белый,

Небу грозил боевым лезвием,

Точно оно — слабое горло, нежнее, чем лен.

Он же — кремневый нож

В грубой жестокой руке,

К шее небес устремлен.

Но не смутился небесный объем:

Божие ясно чело.

Как прокаженного, крепкие цепи

Бештау связали,

К долу прибили

Ловкие степи:

Бесноватый дикарь — вдалеке!

Ходят белые очи, и носятся полосы,

На записи голоса,

На почерке звука жили пустынники.

В светлом бору, в чаще малинника

Слушать зарянок

И желтых овсянок.

Жилою была

Горная голоса запись.

Там светлые воды и камни-жрецы,

Молились им, верно, седые отцы.