Творчество Лесной Мавки - [75]

- Если вас в грош не ставят, вы для этих людей останетесь неудачницей при любых достижениях. Неудачница с мировым именем. Ничтожество с миллионами денег. Ладно, балуюсь я на досуге одним экспериментом. Собираю людские эмоции… В общем, вожусь с ними, как с сортовыми цветами. Интересные. За половину этой суммы я бы приобрел у вас какое-то чувство. Лучше любовь. Признаться, я их обожаю, это такие редкие розочки, каждая индивидуальна, и прекраснее ничего нет. Правда, попадаются и фальшивые, которые быстро вянут. А бывают сокровища.

- Любовь никак нельзя. Она во мне мертва. Убита. Ее убили. Она долго еще жила под выстрелами, а потом все же умерла.

- Жаль. Видно, хороша была.

- Я продам вам свой страх, — решила девушка. — Забавный цветок. Во мне, быть может, все убито, кроме страха.

- Чудесно, — захохотал купец. — И вам двойная выгода: без страха легче жить.

- Нет. Без страха легче умирать.

Тут комната озарилась горячим сиянием.

- Уже ухожу! Не трогайте меня, — завопил господин в маске, бросаясь к балконной двери, точно уличенный любовник.

Ангел взял девушку на руки, бережно обнял.

- Слава Богу, успел! — крикнул он, запыхавшись. — Летаю как угорелый. Сегодня восемнадцать вызовов…

- Простите меня, — плакала она. — Простит ли меня Бог когда-нибудь?

Маленький серебряный крестик жег ей грудь.

- Бедная моя маленькая чистая душа, обессилевшая в схватке с миром. Простит, конечно. Он добрый. А согрешить ты, к счастью, не успела. Еще бы секунда… Бог знает твою беду, и я знаю. Не плачь. Я помогу исполниться твоей мечте и подарю тебе покой, свободу от боли и унижения. Завтра у тебя выйдет большая книга. Посмертно. Ты скажешь людям всё, что сказать хотела. Тебя будут чтить. Твоя могила никогда не будет без цветов. А душа твоя пусть лучше принадлежит Богу.

Молитва о России

1. СВЕРШИЛОСЬ

ночь на 3 марта 1917

Поезд стоял на пустом, оглохшем полустанке. В вагоне было темно, только невнятные, тусклые, будто грязные отсветы дергались на полу — где-то за окном весенний ветер раскачивал фонарь. Ночь перевалила за середину. Хоть бы подольше не наступало утро. В ночи кажется легче, хоть на миг можно всё принять за сон, дурное видение — подлость людскую, обман и предательство тех, кому верил, и даже собственную беспомощность.

Николай уронил голову на руки и замер, прислушиваясь к тягучей тишине. Свершилось.

Не страх, не стыд, а многолетней давности воспоминание бередило душу. Как молодым ошеломлен был выпавшей ему участью, потерян: ну как этою махиной норовистой управлять? — сгоряча даже клял свое старшинство, зная, что брат рассудительней и жестче, и не имеет его смирения и привычки каждому верить. Тогда бы Ники без спора, без раздора уступил престол. Одно дело — Россию молодую и сильную передать в более хваткие, крепкие руки. И совсем иное — бросить ее сейчас, полусумасшедшую, озлобленную, как городская кликуша, обескровленную долгой войной.

Казалось, будто гонит по бездорожью ретивых, мятущихся коней, подчас неуправляемых. Свершилось — на двадцать третьем году правления забесившиеся кони сбросили ямщика. И теперь трудней всего — подняться. С разбитой судьбою, с переломленным хребтом. Подняться и суметь уберечь своих детей.

Некстати вспомнилось — самодовольство, промелькнувшее вчера в вежливой полуулыбке Рузского, недобро, насмешливо блеснули темные, с змеиным прищуром глаза. Один из тех, кто на себя взял смелость говорить от имени России и за нее решать, что для нее лучше и правильней. А сколько таких набежало и еще набежит. Как стервятников на поле битвы.

А впрочем, Бог с ним. Мысли переметнулись в Царское, Николая терзала тревога за Аликс и детей. Внезапный страх: только бы возненавидевшие царя не тронули Наследника. «Господи, отведи» — одними губами прошептал Николай. Но сам не мог поверить, что кому-то достанет злобы отыграться на двенадцатилетнем мальчике. Не вовсе ведь нелюди. Говорят, даже звери лесные детей не трогают.

Господи, как стыдно, как больно поглядеть будет завтра в глаза Алексею. Его ведь царство, его будущее пришлось отдать.

Думая о родных, чуть успокоился, они ближе и насущней, чем судьба державы. Перекрестился тихонько и стал молить Бога за дочерей и сына, за супругу. И за страну свою, лежащую в злобе и руинах в мглистом сумраке близящегося рассвета.

Ночь просветлела, из рваных туч выбился месяц. Поезд рыкнул, дернулся и стал набирать ход.

февраль 1917, Царское Село

Огонь присмирел, золотым зверем ласкаясь к вогнутым прутьям старинной каминной решетки. Он вмиг сглодал хрупкие бумажные листочки и знал, что сейчас получит еще добычу.

Женщина, разбиравшая письма, чутко вздрагивала на каждый шорох за дверью большой залы. Болели глаза, изнуренные бессонницей, но Аликс продолжала вчитываться в далекие, бесконечно дорогие строчки. Рукою гладила, как будто живое создание, к лицу подносила письма, прежде чем бросить в пасть огня. И они пахли не ветхой бумагой, не чернилами, не пылью многолетних ларцов, — прошлым пахли. Теплом родных рук.

Без единой слезинки жгла. Только унять бы дрожь в слабеющих ладонях.

28 февраля 1917

Аликс оступилась на крутой лестнице. Вечер бросал в окна гомон, крики и брань. Солдаты подняли мятеж, и толпа бесновалась уже у самых ворот, хмельная не от вина, а от злобы.