Твоими глазами - [50]

Она задержала дыхание.

Я встал, взял свой стул и передвинул его так, чтобы он стоял вплотную к ней.

Стул был очень тяжёлый — за ним тянулись провода.

Я сел.

— Мы сидим в бочке вплотную друг к другу. Как сейчас.

Я наклонился к ней.

— На столике перед нами — тонкий слой песка. Стены вогнутые. Как будто мы находимся внутри корпуса судна. Или резонатора огромной лютни. И все мы втроём думаем о Клаусе. О том, что он болен. И вспоминаем площадь Кристиансхаун. Листовки. Разные миры. Четыре пласта времени.

— Мне страшно, — сказала она. — Я чего-то боюсь.

Я ощутил её страх как свой собственный.

Удивительно, насколько эта близость сознаний была похожа на физическое касание. Близость тел. Имеющую продолжение в пространстве чувств и сознания. Я вспомнил светлый пушок у неё на спине, когда она стояла перед нами с Симоном.

Я прислонился плечом к её плечу.

— Вот так мы и сидим в бочке, — продолжал я. — Ты сидишь между Симоном и мной.

Она успокоилась. Что-то в ней чуть-чуть приоткрылось.

— Я вижу, — сказала она. — Я вижу дверной проём. Капли дождя. Дождь такой сильный, что, ударяясь о плитки, капли превращаются в фонтанчики.

Она говорила, словно в трансе.

— Я чувствую тебя, — сказала она. — На тебе клетчатая рубашка. Короткие штаны. Я чувствую твой запах.

Она повернулась ко мне. Она видела меня и — одновременно — действительность, которая была удалена от нас на тридцать лет.

— От тебя пахнет хлебом. Тёплым хлебом. Ты всегда пахнешь хлебом. И свежим йогуртом. Йогурт нам приносят в маленьких стеклянных баночках, молочник ставит их перед дверью. На них тёмно-синие металлические крышки. Я обожаю снимать эти крышки. И нюхать баночку. Вдыхать запах свежего йогурта. И всегда вспоминаю тебя.

Она находилась здесь, в клинике. И в то же время совсем в другом месте.

Она схватила меня за плечо. Хватка у неё была железная.

— Почему мне страшно?

Я ничего не сказал. Она сама была очень близка к ответу. Я знал, что скоро она сама это обнаружит. Через минуту она это обнаружит.

— Дело во мне самой, — прошептала она. — Это я самой себя боюсь. Власти! То, что мы открыли, даёт нам власть, которой обыкновенно обладают только взрослые. Да и у них-то её толком нет. Но мы не взрослые! Мы дети!

— И вот, — шептала она. — Роза. И зелёная листовка. Из снов других людей. Это власть. Нужно было получить доказательство, что всё так и есть. Получить подтверждение. Хотя мы и не знаем этого слова. Это для того, чтобы создать тоннели между разными реальностями. Чтобы получить власть и управлять ими.

Слова её были едва различимы. Но тем не менее я хорошо её слышал. Может быть, она ничего и не произносила вслух. Может быть, я слышал её в своём сознании.

— Мы закрываем глаза, — продолжала она. — Откидываемся назад, закрываем глаза и думаем о Клаусе. Пытаемся навестить его, сидя здесь, в бочке. И предупредить. Чтобы он не купался в сточных водах.

— Да, — сказал я. — Всё так и есть.

— Осталось совсем чуть-чуть, — продолжала она. — Мне кажется, мы его уже видим.

Она была далеко и одновременно совсем близко. Несколько пластов времени были открыты одновременно. Настоящее время в клинике. Время в бочке тридцать лет назад. Площадь Кристиансхаун во сне. Реальность на площади Кристиансхаун.

Лицо её судорожно подёргивалось, искажаемое болью.

— Ничего не получилось. Нам помешали.

— Да, — подтвердил я. — Нам помешали.

— Двое детей. Зачем они пришли?

— Таковы правила. Если у тебя день рождения, ты можешь не ложиться спать. Тебе не обязательно спать днём. И ты можешь выбрать ещё кого-нибудь, кому тоже разрешат не ложиться спать. Только мы, Клуб неспящих детей, не подчинялись правилам. Те двое пришли к бочке, потому что им разрешили не ложиться спать. У одного из них был день рождения.

— Пусть уйдут!

Её лицо исказилось ещё больше. Внешне она сейчас напоминала семилетнюю девочку. Да она и была семилетней девочкой.

Но тут она пришла в себя. Должно быть, она услышала гнев в своём голосе. Приказ, не предполагающий возражений.

Она посмотрела на меня и рассмеялась. Всё её лицо под шлемом и всё тело смеялись.

— Я невыносима, — сказала она.

Этот переход был просто ошеломителен. Переход от страха к смеху.

Она только что пережила несколько переломных событий. Здесь, в клинике, сидя в кресле, ей впервые приоткрылось то прошлое, которое она забыла. В бочке она оказалась на краю сна другого человека. Когда мир вокруг был пронизан страхом перед атомной войной.

В эту минуту в дверном проёме появляются двое детей. И в ней внезапно вспыхивает дикая злость.

А потом она смеётся.

Это длится недолго. И вот она снова совершенно серьёзна.

Она посмотрела на меня.

— Я их чуть не убила, — сказала она. — Этих двоих детей. Ну и характер у меня. Этого-то я в себе и боюсь.

— Девочку зовут Конни.

В данном случае это было не важно. Но я всё равно это сказал.

Она медленно кивнула. Её глаза засветились.

— Мальчика зовут Рикард, — сказала она.

Я кивнул.

— Рикард Львиное Сердце, — добавила она.

Я кивнул.

Лицо её просияло. Как лицо ребёнка, только что нашедшего дорогую ему игрушку, которую, как ему казалось, он навсегда потерял.

— Мы не прогоняем их, — продолжала она. — Мы зовём их к себе. Мы играем с ними. Больше не говорим о Клаусе. Но продолжаем думать о нём. И мы не отказываемся от нашей затеи. Это-то и удивительно. Всё как-то связано с тем, что мы узнали. Мы открыли для себя время. И смерть. Мы не отступаем от своего решения. Всё время держим его в голове. Держим в тайне. Никому ничего не рассказывая.