Твоими глазами - [52]

Рядом с тем сном, где Клаус был болен, и тем сном, где он был здоров, теснилось множество других снов.

Когда я говорю «рядом», это не совсем правильно. Они не просто находились рядом. Они были сверху и снизу и друг в друге. Казалось, они то сливались, то разъединялись.

Они не следовали в хронологическом порядке. Слова «хронологический» мы тогда не знали, но они точно не были упорядочены во времени.

Лучше всего это можно описать, если сказать, что все они громоздились на какой-то равнине.

Равнина эта не была какой-то неподвижной поверхностью, она пульсировала, и из каждого находящегося на ней сна можно было попасть в любой другой сон.

Нам стало страшно. Оказавшись перед этим бесконечным пространством, все мы чувствовали страх, который я испытал за секунду до этого, — страх заблудиться в сознании и не вернуться назад.

Мы взялись за руки.

И вошли в сон.

Казалось, что мы идём через футбольное поле, игроки были цветными тенями, они проносились мимо нас и сквозь нас, и тут Симон засмеялся. Мы поняли, что означает этот его смех, — Клаусу снилось, что он играет в футбол.

Тени футболистов оказались тонкой пеленой, и вот мы уже стоим у его постели. В комнате, где он спит вместе с братом, у себя дома. Где он цел и невредим.

Он открыл глаза и посмотрел на нас.

Лиза положила руку ему на плечо.

— Ты спишь, — сказала она, — мы в твоём сне.

Я не понимал, она говорит или как-то иначе передаёт своё сообщение.

— Мы пришли, чтобы сказать тебе, что нельзя купаться в сточных водах. Можно заразиться очень опасной болезнью.

Он снова закрыл глаза. Но он нас услышал.

Он засмеялся, покачал головой, и мы знали, что именно он сказал, хотя он, возможно, ничего и не произнёс. Ведь это был сон, но мы знали, что он сказал: «Да ладно, ничего со мной не случится, не беспокойтесь».

Лиза села на край кровати.

Взяла его руку в свою.

— Пожалуйста, ради меня, — попросила она. — Пообещай, что не будешь больше купаться в сточной воде.

Когда она это сказала, сон как-то изменился.

Клаус открыл глаза, посмотрел на неё, улыбнулся и кивнул.

Тут я увидел самого себя. Впервые в жизни я увидел самого себя.

Конечно же, мне много раз случалось заглядывать в зеркало. Я ощущал своё тело. Я знал своё имя.

Но никогда прежде я не смотрел на себя со стороны.

А теперь посмотрел.

И всё из-за той интонации, с которой Лиза сказала «ради меня».

Я осознал, какой я маленький. Маленький и ничтожный. А в постели лежал веснушчатый десятилетний бог.

Лиза своей волей изменила сон и заставила меня взглянуть на себя со стороны.

Она приоткрыла нечто, что прежде было скрыто. Она приоткрыла в себе женщину.

Можно сомневаться, что такое возможно. Ей было всего семь лет.

Но тем не менее это так. Я в этом совершенно уверен, я отчётливо помню, как чувствуешь себя в детстве. А помню я это, возможно, лишь потому, что мне повезло встретиться с Лизой и Симоном.

Лизе было семь лет. Но когда она положила руку на плечо Клаусу и сказала «ради меня», она говорила как женщина.

В эту минуту я впервые узнал, что такое ревность. Безграничное чувство бессилия и собственного ничтожества, которое овладевает гобой, когда тот, кого ты любишь, любит другого.

Одновременно с ревностью я осознал любовь. И понял, что люблю Лизу.

Мы считаем, что дети не могут любить. Мы думаем, что их чувства переменчивы, они слабее и не связаны с физической стороной любви.

Это не так. Дети могут любить с исключительным, всепоглощающим неистовством.

Это я понял, оказавшись во сне Клауса.

Он кивнул. С величайшей серьёзностью. Конечно же, он кивнул. Иначе и быть не могло.

Мы встали.

Через мгновение мы будем разлучены, вернёмся в свои комнаты, каждый в свой сон или в сон без сна.

И тут я что-то заметил.

Заметил, потому что повернулся и огляделся.

Я увидел, что сон, в котором Клаус лежит в больнице с двумя трубками, больничный сон, никуда не делся.

И мне стало ясно почему. Так бывает на этой равнине снов — когда мгновенно возникает уверенность.

Я понял, что он всё равно пойдёт туда купаться.

Что он отгонит от себя воспоминание о нашем приходе, ведь это всего лишь сон, да и вообще ему ничего не страшно.

Я остановился.

У меня был выбор. Я мог ничего не делать. Лиза с Симоном не оглядывались.

Я мог пойти вперёд, а Клаус прыгнет в грязную воду, заболеет менингитом и, возможно, умрёт, и из нашей с Лизой жизни исчезнет бог.

На мгновение я остановился перед этим выбором, на границе бесконечного множества снов. Потом пошёл назад.

Из-за моего решения, из-за сделанного мной выбора действительность изменилась.

Сны на равнине снов более уже не были разделены на ночи.

Мы увидели, и Лиза с Симоном тоже увидели, что сны — это единая поверхность или, может быть, поле. Они больше не распадались на ночи.

Мы видели, что людям непрерывно снятся сны. Или точнее: в людях непрерывно рождаются сны. Иначе мне это не сказать. Мы увидели, что сон не принадлежит отдельному человеку. Они были словно сгусток — именно так — пузырящегося, лихорадочного, непрерывного сознания, какого-то процесса, охватывающего людей, находящего в них своё воплощение.

Я сделал шаг вперёд. Мы сделали шаг вперёд. Или иначе — нас повело вперёд принятое нами решение.