Твоими глазами - [51]

Она была потрясена. В каком-то смысле зачарована. Тем прошлым, которое сейчас разворачивалось перед ней.

— Меня забирает мама, — сказала она. — Я вижу машину. Мы едем домой. Мы проезжаем мимо слонов.

Она ошарашенно посмотрела на меня. Поражённая тем, что сейчас сказала.

— Слонов?!

— Это ворота со слонами, — пояснил я. — Ворота при въезде в пивоварню «Карлсберга».

— Мы едем по дороге. Заезжаем в ворота. Отец выходит к нам. На нём белый халат.

Она вся светилась радостью.

— Я в первый раз вижу отца. Впервые. За все эти годы.

Она была похожа на сироту, который неожиданно обрёл родителей. Или на ребёнка, который после бесконечно долгой разлуки наконец-то снова оказался с родителями.

— Он раскидывает руки. Поднимает меня. Потом прижимает к себе маму. Мы все трое обнимаем друг друга. Они любят меня!

Она взглянула мне прямо в глаза.

— Они любят меня, — повторила она.

Я только кивнул в ответ. Тут нечего было добавить. Они действительно любили её.

— Я что-то вижу!

Теперь её голос звучал тревожно.

Руки взлетели вверх, она стащила с головы шлем.

— Они умрут, — выдавила она. — Я вижу, что они умрут!

Она закрыла лицо руками. Потом опустила их.

— Это вторая потеря, — сказала она. — Приёмный ребёнок сначала теряет биологических родителей. А это вторая потеря. Несправедливо!

Я молчал.

— Расскажи, — попросила она.

Я ничего не мог ей ответить.

— Расскажи!!!

Голос её взлетел до крика.

— Пожалуйста, извини!

Она встала передо мной на колени и положила мне на колени руки. Она двигалась так же быстро, как быстро менялось её настроение. Так было и в детстве.

— Расскажи, — попросила она. — О том дне и той ночи. Что было потом?

— В тот вечер, — сказал я, — папа с мамой сидят у моей кровати. В Кристиансхауне. Я помню — это из-за Карибского кризиса. Хотя я и не понимаю, что такое Карибский кризис. У всех предчувствие конца света. Того, что мы можем потерять друг друга. Это ощущение, что в нашу жизнь вошла смерть, и что всё это всерьёз. То, что они вдвоём сидят в моей комнате, для меня непривычно. Обычно мне перед сном читает мама. Но сейчас они оба сидят рядом со мной, пока мама читает. И не уходят даже после того, как гасят свет. Я тихо лежу и чувствую их страх. Страх этот не только в них — он расползается по всему дому. По всему Кристиансхауну. По всему городу. Я слышу своё дыхание. Слышу его извне, как будто это дышит кто-то другой. Но это моё дыхание. Я встаю. Вижу папу и маму, и сначала думаю, что не сплю. Но тут вижу самого себя в кровати. И понимаю, что всё это во сне. Передо мной нет стены, передо мной комната в квартире отца Симона на Энгхэвевай. Я вижу, что он стоит посреди комнаты. Но в то же время он лежит в постели. Я вижу двух Симонов. На кровати сидит его отец и держит их с Марией за руки, они оба спят. Симон видит меня. Мы вместе идём в твою комнату. В доме на Гаммель Карлсбергвай в Вальбю. Наши комнаты открываются в твою. Твои родители сидят у твоей постели. Отец — в ногах кровати, мать — у изголовья. Ты встаёшь и подходишь к нам с Симоном. Мы берём друг друга за руки и медленно поворачиваемся. Вокруг нас открывается бесконечное число комнат, в которых взрослые сидят у постелей своих детей. На мгновение становится страшно. Мы оказались в каком-то таком месте, откуда открывается огромное количество дверей. И мы не знаем, какая из них нам нужна. На какое-то время мы вообще забываем, зачем мы здесь.

Я вдруг осознал, что у меня на голове всё ещё надет шлем. Я снял его. Лиза коснулась клавиш приборов, шум огромных сканеров стал постепенно затихать и смолк. Воцарилась тишина.

*

Я попытался вспомнить ту ночь тридцать лет назад. Бесконечное число выходов из сна. И впервые — страх заблудиться и не найти дорогу назад.

Это продолжалось недолго. Потом Лиза обернулась и подняла руку. Она показала на картину Шерфига. На джунгли.

— Клаус, — сказала она. — Нам надо объяснить Клаусу, что нельзя купаться в сточной воде.

Впервые мы заговорили друг с другом во сне. Может быть, мы вообще впервые заговорили во сне. Ведь то, что Симон говорил фрёкен Кристиансен, когда она спала в своей постели, скорее всего, происходило внутри сознания. То есть беззвучно.

Но тут слова прозвучали отчётливо.

Нам впервые удалось во сне передать друг другу вслух ясные и чёткие сообщения.

Мы посмотрели на ящерицу. Заглянули в её приветливые глаза.

На сей раз они не увеличились. И не приблизились. Они исчезли.

Вот так всё и было. Глаза исчезли, и мы увидели Клауса.

Он лежал на больничной койке, и ему было очень плохо. К одной его руке шла трубка, и к другой тоже тянулась трубка, лицо блестело от пота, он метался в постели, его родители сидели рядом, над ним склонился врач в белом халате.

И тут Симон поднял руку. Он указал нам на другой сон. В который можно было попасть через другую дверь. За которой Клаус оказался в своей собственной кровати, в доме неподалёку от лесного питомника рядом с усадьбой «Карлсберга». В этом сне он был здоров и дышал ровно и спокойно.

Объяснить всё это довольно трудно. Боюсь, что если вы такое не пережили, то не сможете этого понять. А если и пережили, этого всё равно будет недостаточно.