Твоими глазами - [48]

Мама ещё ничего не заметила. Она не отрывала взгляда от нас и, в первую очередь, от Марии, боясь, как бы мы не попали под колёса автомобиля.

Этого мама всю жизнь больше всего боялась.

На площадь она не смотрела, потому что мы переходили дорогу.

У нас с Симоном одновременно возникли одни и те же мысли. Не говоря друг другу ни слова, мы остановились, решив, что попали в сон.

На площади было полно людей.

Был час пик, и в том, что людей так много, не было ничего необычного.

Необычным было то, что они почти не двигались.

На проезжей части было полно велосипедистов и машин. Но они тоже не двигались, они стояли. Трамвай тоже замер, словно огромный, жёлтый, длинный электрический утёс посреди замершего тёмного потока транспорта.

По площади сновали мужчины и женщины с сумками через плечо. В сумках у них были зелёные листовки, которые они раздавали прохожим.

У вагончика, где продавали сосиски, человек взял из рук продавца свой хот-дог с луком, посмотрел на зелёную листовку и застыл на месте.

Мы решили, что попали в сон, в тот же сон, который видели три дня назад. Вокруг были те же машины. Над площадью витал тот же страх. Тот же человек стоял у киоска с сосисками.

Мама, наконец, заметила, что что-то не так, и остановилась.

В эту минуту мы с Симоном поняли, что это не сон.

Мы ничего не сказали, мы даже не посмотрели друг на друга. Но мы явственно ощущали холодок в воздухе. Запах смолы с причала. Испарения стоячей воды в канале. Запахи из «Дома пирожных» на другой стороне Торвегаде.

Это был не сон. Но три дня назад, во сне, мы вместе с Лизой были на этом месте, в это время.

Женщина протянула маме зелёный листок, мама прочитала его и застыла как вкопанная.

Мы чувствовали, что ей страшно.

Не помню, чтобы мама в жизни особенно чего-то боялась. Ну разве что за нас, когда мы переходим дорогу.

— Что случилось, фру Хёг?

Симон называл мою маму фру Хёг. Он один из всех детей так её называл, мама никогда этого не требовала, наоборот, не раз пыталась объяснить ему, что лучше называть её Карен, но он, как и его мама, называл её Фру Хёг.

— Что там написано? — спросил он.

Она попыталась уйти от ответа. Она ни за что не хотела читать листовку вслух.

— Это про политику, — ответила она. — Это для взрослых.

— Фру Хёг, — повторил он, — что там написано?

Он посмотрел на неё, так бесхитростно, как он всегда смотрел на людей. И тогда она прочитала:

— «События на Кубе. Мир на грани атомной войны».

— Что такое «атомная война»? — спросил Симон.

— Это война, в которой используют очень страшные бомбы.

— А что такое «Куба»?

— Это такой большой остров.

Мы неподвижно застыли на площади — мы, Мария и мама.

Можно было бы подумать, что мы находимся в одном и том же мире. И что мир мамы и других взрослых на площади больше мира детей.

Но всё было не так.

Благодаря этим людям на площади, их глазами мы с Симоном смогли увидеть весь земной шар. Миллионы людей, которые этим вечером ощутили страх перед смертью и атомной войной. Мы не знали, что такое атомная война. Но мы чувствовали, как люди представляют её. И их страх.

Мама стряхнула с себя оцепенение. Мы пробрались через людской водоворот и купили овощей, за которыми и шли.

И тут мама сделала нечто совершенно ей несвойственное.

Она подвела нас к вагончику, где продавали сосиски.

Когда она спросила нас, какие сосиски мы хотим, мы не сразу сообразили, что ответить.

Вагончик с сосисками существовал за пределами мира моей мамы.

Зачем зря тратить деньги? Мама была человеком очень экономным.

Но главное — для неё сосиски из вагончика были признаком социальной деградации. Я считаные разы в своей жизни ел сосиску на улице.

Для мамы сосиски не считались настоящей едой.

Покупать детям сосиски в вагончике, у всех на виду, значило демонстрировать, что ты плохо кормишь своих детей.

Но тут она тем не менее подвела нас к вагончику и спросила, чего мы хотим.

Мы все захотели хот-доги. И холодное какао с молоком.

Ели мы молча. Всё наше существо сосредоточилось во рту. Мы впитывали горячий аромат свиных сосисок. Аромат горячего хлеба.

А когда кусаешь — потрясение от сырого лука и жгуче-острой горчицы. Холодящая сладость кетчупа. Маленький взрыв, когда зубы протыкают натянутую оболочку сосиски. Тонкая, тёплая хрупкость корочки булки. И ещё насыщающий вкус холодного какао с молоком.

Мама ела вместе с нами. Впервые в жизни я видел, как она ест хот-дог.

Она откусывала кусочек и тщательно пережёвывала, стараясь не уронить ни крошки.

И вдруг замерла.

Она посмотрела на нас. На нас троих.

Не осознавая, что мы тоже смотрим на неё. Что мы внимательно смотрим на неё.

Впервые в жизни мы заглянули в смерть.

Мы заглянули в неё глазами моей матери.

Она смотрела на нас и не отдавала себе отчёт в том, что в её глазах светится любовь.

Наверное, там, на площади, стоя с листовкой газеты «Политикен» о Карибском кризисе, она вдруг поняла, что может потерять нас. Что нас может разлучить смерть.

И на мгновение это ощущение обострилось.

Маму я бы назвал сильной женщиной, я слышал это от многих взрослых людей.

И тем не менее в эту минуту, у вагончика с сосисками, её любовь к нам лишила её сил. Мама как будто потеряла физическую опору.